Она бросила взгляд на «Телеграф», чуть пожав прямыми плечами.
— Но чем я могу вам быть полезен?
— Спасите меня! — воскликнула она. — Спасите то, что для меня дороже жизни!
И так как его лицо становилось все более и более недоуменным, она добавила со слабой улыбкой:
— Но вы все время забываете о газете!
Они набросились на газету. Богатый молодой человек первый нашел статью, о которой шла речь. Уже заголовок поразил их: «Скандал в министерстве колоний». Достаточно было каких-нибудь тридцати секунд, чтобы пробежать глазами строчки, но только через две минуты доктор поднял глаза. Что же касается молодого Схелтемы, то он обнаружил пятно на своем рукаве, которое нашел нужным немедленно вычистить.
— Ну что? — послышался ее голос, в котором звучали и надежда и ирония.
— Сударыня, — заговорил доктор, — фру Рейсбрук!
— Вы думаете, что он виновен? Скажите?
Доктор протестующе поднял руку.
— Человек, который мог покорить ваше сердце, не способен на то, что ему приписывают газеты. Но…
— Ну?
— Но что же вы хотите от меня? Я ведь не министр.
Она рассмеялась.
— Н-нет, слава тебе господи! Тогда я не обратилась бы к вам. Я была уже у одного министра сегодня утром, к тому же у министра правосудия.
— И он не проявил никакого интереса?
— Нет, как же, проявил, но не к моему мужу!
Доктор сделал жест рукой, как бы прогоняя с лица брезгливую гримасу.
— Понимаю. Но еще раз спрашиваю вас: что же вы хотите? Чтобы я…
— Если вы не знаете, чем помочь, то, конечно, делать нечего, — оборвала она. — Я говорила это мистеру Троубриджу, но он убедил и меня и себя, что это не так. Прощайте, доктор, и простите за странную консультацию. Кельнер! Сколько с меня?
Пухлыми пальцами доктор Циммертюр пригладил виски в том месте, где его волосы начали слегка редеть. Затем, подняв нависшие веки, стал пристально смотреть на нее так спокойно и дружески, что заставил ее забыть и о кельнере, и о расплате.
— Фру Рейсбрук! — сказал он, сделав знак кельнеру отойти. — Министр юстиции отклонил ходатайство о пересмотре приговора, вынесенного вашему мужу. Министр юстиции в теперешнем кабинете был министром колоний в предыдущем и, следовательно, начальником вашего мужа. Раз он отклоняет пересмотр дела, он должен быть непоколебимо убежден в виновности вашего мужа. Как вы думаете, убежден он в этом?
— Его слова устраняли всякую возможность сомнения, — тихо ответила она. — Но…
— Что?
Она смотрела ему прямо в глаза своими ясными зрачками.
— Назовите меня пристрастной, ослепленной, сумасшедшей — как хотите, но я думаю, что он знает, что мой муж не виноват. Мне кажется даже, что он знает что-то!
— Другими словами, — медленно произнес доктор, — если бы можно было исследовать его, если бы можно было, как говорят, покопаться в его сердце и почках…
Она разразилась почти циничным смехом.
— Да неужели вы действительно хотите взять на себя роль ассенизатора?
— Да, — серьезно ответил доктор, — так как я не вижу другого способа спасти вас. Но прежде всего мне необходимо ознакомиться со всеми подробностями этого дела!
3
То, что сообщал «Телеграф», было весьма просто и ясно: министр юстиции отклонил пересмотр дела, возбужденного против Герарда Рейсбрука, который был заподозрен и признан виновным в шпионаже в интересах иностранной державы. После утверждения приговора, то есть через неделю, Герард Рейсбрук подлежал переводу из дома предварительного заключения в то учреждение, в котором ему предстояло провести ближайшие двенадцать лет его жизни.
Вот что было написано в «Телеграфе». В менее же важных органах печати (так как все относительно — даже, как это ни невероятно, «важность» голландской газеты) сообщалось следующее:
«Герард Рейсбрук служил в министерстве колоний четыре года. Он снискал симпатию как сослуживцев, так и начальников. Тем более они были крайне поражены, когда в один прекрасный день его обвинили в том, что он выдал секретный документ чрезвычайной важности „иностранной державе, сыны которой косо посматривали на слишком значительную колониальную мощь Голландии“, — такой изящной фразой многие газеты намекали на японскую империю. Рейсбрук настаивал на своей невиновности, но в руках его начальника оказался компрометирующий документ: копия секретных предписаний на Яве и на Суматре, которая была перехвачена в письме к известному японскому агенту. Эксперты установили, что она написана почерком Рейсбрука. Короче говоря, предстояла новая дрейфусиада, хотя обвиняемого ожидал не Чертов остров, а продолжительное тюремное заключение и вечное бесчестье».