ПOTOK раздваивался на два запутанных ручейка, которые обтекали маленький островок на тротуаре. Там, прямо на плитах сидели на коленях люди с невидящими глазами. Неизвестно над чем cмeялись, не их веселилa не громкая музыка из радио, оставленного в середину круга, потому что все они были в шлемах.
Музыку слышать они не могли, что-то другое объединяло их, что-то другое видели и слышали они, становясь от этого счастливыми.
Только двое из них - юноша и девушка стояли рядом, чуть касаясь друг друга грудью, плечами и лицами. Руки их были бессильно опущены и они медленно покачивались в такт.
Какая музыка была у их танца?
Свет, чистота и покой встретили его у входа института - они всегда присутствовали в этих стенах.
Николай Фауст неторопливо шел по подвесному коридору и смотрел вниз на прозрачные крышки клеток, разделенных несколькими пластами толстого стекла.
В клетках жили тополя, каштаны, березы, а также другие деревья и кустарники, у которых не было и, может быть, не будет имен, если они не выживут. В каждой клетке жила миниатюрная копия уличного ада. Автоматы заботились о шуме, серной окиси, смоге, вибрациях и скудном осветлении, растения же должны были заботиться сами о себе.
Николай Фауст надеялся, что какое-нибудь из этих растений окажется счастливой разновидностью, хорошо вычисленной мутацией, выживет и будет засажено в городе. Надо, чтобы в городе росли деревья.
Он решил отложить на потом просмотр колонок с цифрами, отражающими отчаянную борьбу растений ночью. В лабораторию он зайдет потом.
В просторном зале с тремя длинными рядами светящихся экранов и людьми в белых халатах он поискал взглядом тоненькую изящную фигурку Ани.
Она стояла перед экраном и разбивала чашки. Ани рисовала изображения чашек самых невообразимых форм, а потом одним нажатием клавиши разбивала их на куски. Ани изобретала чашку, которая разбивалась бы беззвучно. Нелепая идея... Конечно, и без них шума достаточно, но твои чашки, разбивающиеся без звона, зловещи. Ну ладно, тогда пусть они, разбиваясь, говоря тоненько "а-а-ах". Тогда человеку станет смешно и не так их жалко. А не проще ли просто делать вещи небьющимися? Нет, вещи не должны быть слишком прочными.
Он подошел и встал позади нее. Ани повернулась, вскинув голову, это была ее привычка, совсем ненужная для девушки с такими короткими волосами. В каждом ее жесте было что-то плавное, как будто она двигалась не в воздухе, а в хрустально чистой воде.
Николай Фауст бережно положил шлем ей на стол, щелкнул запором и вытащил кассету. Он ожидал, что она спросит "Ну как?" или нечто подобное, но Ани только небрежно опустила кассету в карман, не отрывая от него глаз.
- Было хорошо, - сказал Николай Фауст.
Ему показалось, что она пытается найти в его глазах отблеск зеленого холма, но видит только улицу, толчею, свору...
- А что там, за холмом?
Ани пожала плечами.
- Не знаю, - сказала она так тихо, что он даже не заметил движения губ.
Николай натянуто улыбнулся: - Мне стало плохо на улице.
- Не нужно было снимать шлем.
- Было страшно. Движешься по городу, ничего перед собой не видя и не слыша, и тебя направляет какая-то машина.
- Но это абсолютно безопасно.
- Выйти так на улицу... Да это все равно, что нырять с закрытыми глазами... или... прыгать ночью с парашютом.
Ани кивнула. Ее маленькое лицо казалось при таком освещении восковым. Ему почудилось, что оно удаляется, тонет в чем-то.
- И птиц там не было.
Он допустил ошибку. Ее лицо затонуло еще глубже, взгляд и черты стали размытыми. Похоже, ему не надо было говорить об этом сейчас.
- Я попробую. На обратном пути надену шлем и запишу дорогу. И завтра утром тоже. Нужно ведь в оба конца, правда? А программа... Поищу эту с холмом или что-нибудь такое же красивое и спокойное.
Ее губы дрогнули, будто она готовилась заплакать.
- Я холм не покупала, а записала сама.
- Для меня?
На этот раз она улыбнулась, как улыбаются наивному вопросу ребенка:
- Для себя. Он мой, понимаешь? Это я его себе воображала.
- Я ужасно глуп.
- Нет, просто немножечко стар.
- Хочется тоже что-нибудь придумать и записать для тебя.
- Мне нравится холм.
Он боялся опять задеть ее словом или даже жестом.
Хорошо, что Ани не отводит глаз.
- Я правда попробую.
Она подала ему другую кассету:
- Здесь записан твой путь. Я прошла по нему от твоего дома досюда и была очень осторожна.
Он удивился:
- Ани, зачем ты делаешь все это?
Она только пожала плечами и отвернулась. Ответом, наверное, была искорка удивления, промелькнувшая при этом во взгляде.
Он жил в одной из старых частей города. Здесь улица проходила только по земле, была узкой, а поток на ней - неторопливым. Николай Фауст ненавидел потоки, которые не оставляют хотя бы немного свободы в выборе скорости и направления. Он предпочитал бульвары, где, применив известную сообразительность и ловкость, можно выбрать место, чтобы ступить, сделать шаг в сторону, обогнать когото, даже остановиться на секунду и вдруг нырнуть в более быструю струю. Но самое трудное - это войти в поток.
Стоя на пороге своего дома ранним утром, он смотрел на толпу. Уже несколько раз он замечал в них свободное пространство, но не трогался с места, только думал, что опоздает, если будет медлить еще.
Неизвестно почему, он решил, что этим утром эстакада упадет ему на голову. Рельсы проходили над улицей на высоте второго этажа в одном направлении, а на уровне четвертого - в другом. Даже глухие чувствовали вибрации проходящих вагонов, сотрясающие воздух, стены домов и землю. Несмотря на смог, не исчезающий ни в одно время года и суток, а только становящийся то гуще, то реже, ясно виднелись размазанные квадраты на стенах домов - следы замурованных окон. Но не все так делали. Он поискал взглядом то окно на втором этаже дома напротив. Многослойные жестяные ставни опять были распахнуты, тяжелые черные портьеры -отдернуты. Он увидел желтоватый потолок, включенную люстру, кусочек книжного шкафа. Раздались еле слышные звуки музыки, разрозненные и обескровленные шумом улицы они были так знакомы Николаю Фаусту, что он с легкостью по памяти восстанавливал мелодию. Странные звуки, рождающиеся не из коробок с электроникой и трепещущих пластин в динамиках. Нет, это было настоящее пианино, за которое садится человек и ударяет по клавишам. Музыка была легкой и веселой, в ней чувствовалось что-то близкое холму: синий простор, пологие округлые склоны -желто-зеленые и нагретые солнцем... Холм, за которым ожидает река.
Кто там жил? А что если он сейчас пересечет поток, пойдет и позвонит? Почему бы не сделать чего-нибудь абсурдного?
От мысли о том, что придется пройти под эстакадой, он ощутил сильную спазму в желудке, которая поднялась до горла. Нет, надо придумать иное решение. Пора идти. Он весь вжался в стену.
Но ведь решение было у него в руках!
Он вытащил из сумки шлем и уже в который раз внимательно его разглядел. Объективы были готовы смотреть вместо него своими шестью глазами во всех направлениях: они замечали людей, идущих навстречу, сигналы светофоров, здания, открытые и закрытые двери, остановки метро и даже выбоины на дорогах.