Миниатюрный компьютер запоминал все увиденное и сравнивал его с образами, запечатленными вчера, когда Ани прошла, "записывая" его путь и заставляя машину запомнить, как именно Николай Фауст идет на работу. Каждую секунду компьютер посылал импульсы на микродвигатели экзоскелетона, безупречно спрятанного в обычный костюм. Механические мускулы легко и ненавязчиво направляли ноги человека, говоря им "стойте", "а сейчас быстрее", "взберитесь сюда", "пройдите туда", "стоп, пришли". И одновременно с этим постоянно крутилась кассета с другой записью: пульсирующие электрические поля раздражали ничем не отвлекаемые нервы зрения и слуха, превращаясь в картины и звуки. Это были известные пьесы и фильмы, симфонические концерты и лекции по физике. Человек мог нестись с головокружительной скоростью в ракетном автомобиле, шагать по Марсу или танцевать венские вальсы прошлого века, а то и просто досматривать сны.
Спиной, прислоненной к стене, он почувствовал нарастающие вибрации еще до того, как грохот обрушился на узкую улочку. А вдруг и на самом деле эстакада упадет? Разве можно доверить машине, какой бы совершенной она ни была, вести себя в толчее среди тысяч жестких плеч, коленей, спешащих и давящих чужих шагов?
Он боялся и ввериться шлему, и убрать его в сумку, чтобы пойти по улицам самому. Николай Фауст пoнял, что у него просто не было выхода.
Он не смог оторваться от стены, даже когда увидел Ани по ту сторону потока, прижатой, как и он, между потоком и стеной. Ани помахала ему. Он, собравшись с силами, кивнул ей. Но когда несколько минут спустя он почувствовал ее рядом с собой, то ничего не сказал, только обрадовался ее рукам, гладившим его разгоряченные виски и вспотевший лоб Внезапно наступила тишина и он догадался, что Ани надела на него шлем.
Чeрез миг улица исчезла.
В конце рабочего дня Ани подошла к его столу. Как обычно, она стояла в удивительно спокойной позе, как будто сам воздух поддерживал ее и гравитации было не под силу заставить ее тело напрячься. Она ждала, слегка склонив голову, пока Николай Фауст закончит работу над графиками и цифрами.
Он поднял глаза, чувствуя себя радостным и уверенным, как если бы разразился предсказанный им самим ливень, настолько ее приход показался ему уместным и приятным.
- Что ты будешь делать после работы? - спросила она.
- Забыл, как только тебя увидел.
- Хочешь, пойдем на холм?
- Конечно, я же каждый день там.
-Давай пойдем вместе.
Он кивнул. Ани вытащила кассету из кармана халата.
- Вот, возьми.
Он снова ступал по зеленому ковру, сотканному из фантастической, невероятной травы, превращавшей восхождение в волшебство. Трава карабкалась по холму, зовя его за собой, и он шел с такой легкостью, будто не преодолевал высоту, а стремглав несся вниз по бесконечной снежной горке, падал со струями огромного водопада, взлетал с вершины крутой скалы, обращаясь в поток воздуха и света.
Вдруг шепот потревоженной травы заставил его посмотреть наверх и он увидел птицу, взмахивавшую большими темными крыльями.
Было что-то величественное и торжественное в том спокойствии, с которым она отталкивалась от пространства, в уверенности, с которой боролась с беспредельностью неба. И вот она наконец пересекла горизонт и исчезла за холмом.
Ани стояла перед ним, снимая шлем. Николай Фауст огляделся: они сидели за деревянным столиком в полутемном кафе или в каком-то другом помещении со столиками, людьми и запахом кофе. Из освещенного бара доносилась тихая музыка, видимо, совсем ненужная, потому что все без исключения были в шлемах. Несмотря на полумрак ему удалось разглядеть, что это только молодые люди. Они сидели парами, неподвижно, в странных позах начавшихся, но незавершенных объятий. Их поблескивающие шлемы почти соприкасались, как и руки на столах.
Николай Фауст потянулся к руке Ани и коснулся кончиков пальцев:
- Мне казалось, что и ты там будешь.
- Но я была там.
- Я надеялся тебя увидеть.
- Это не имеет значения. Ты же знал, что я на холме.
- Я думал, хорошо бы сочинить запись, где мы вместе. И даже уже представлял себе, как мы вдвоем бежим по берегу моря.
- Это ужасно банально, - сказала Ани. - Да вдобавок ты захочешь разговаривать. Пристрастие к разговорам - самая досадная черта в тебе.
- Знаю, это не современно. Но что же нам остается? Это? - он указал на шлем.
Кто-то почти невидимый поставил перед ними две чашки кофе и исчез.
- А может быть, вообще не надо всего этого, - продолжал Николай Фауст. - Зачем это делать?
- Ты ужасно стар. Пойдем лучше целоваться на берегу моря.
- Эти люди... - он обвел глазами зал. - Я думал, что они просто забавляются, устав от шума. Но сейчас мне страшно.
- У них все о'кей. Ничего страшного. Ты должен забыть о городе. Представь себе, что ты артист на сцене среди декораций. Они изображают пожар, кладбище, дно вулкана или желудок динозавра. Что это просто декорации. Ну,-страшно тебе?
- Но разве люди не должны интересоваться тем, что происходит на самом деле?
-Тебя раздражает, что они не интересуются тобой.
- Интересно, что они там смотрят.
- Могу только сказать, чего не смотрят: образовательных программ, многосерийных фильмов. Вообще ничего готового.
- А что? Что же тогда? - Миры, - ответила Ани. - Они творцы.
- Творцы чего?
-Миров!
- Из которых никогда не будет выхода.
- Это бесконечные миры. Ты не видел и одной миллионной части того, что видели они. И не знаешь, чего ты лишаешься каждый день, пока занят какими-то делами.
Николай Фауст вздохнул и откинулся назад: - Боже мой, а с нашим-то миром что будет?
И вот снова он стоял на пороге своего дома утром и нерешительно наблюдал за потоком. Грохот улицы как будто постепенно вытеснил весь воздух и проник к нему в легкие, в кровь, в каждую клетку, задушая. В последнее время он все хуже переносил шум и толчею.
Не шлем ли был тому причиной? Может быть, он ухудшал его сопротивляемость. Совесть или нервы? Это была фраза из старого фильма. Вдруг ему пришли в голову слова: "У меня нет совести, у меня есть нервы".
Нет, нужно думать и принять какое-то решение.
Его поведение поняли превратно. Какой-то парень выскочил из потока и встал вплотную за ним. Острый угол кассеты уперся Николаю в живот, но парень смотрел невинными глазами.
- ЛСД, - прошептал он. - Запись "на живую". Жуть! Ты ведь еще не пробовал? Вот, попробуй! Это безвредно и нет привыкания.
Николай Фауст схватил его обеими руками за хилые плечи и отодвинул от себя, насколько позволяло пространство.
- Есть привыкание, есть, парень.
Совесть или нервы? Нужно подумать, а для этого нужна тишина - шум мешает. Он включил свою кассету с записью тишины, надел шлем и затерялся в потоке.
Жаль пропускать время, когда он мог бы быть с Ани.
Ани не любила разговоров и подолгу молчала. На целой кассете было записано молчание. Молчание Ани с Николаем Фаустом. Но это была не его идея: в какойто книге он нашел рассказ о радиожурналисте, который коллекционировал молчание, вырезая паузы из магнитофонных лент. И раз эта проблема так стара, значит, она еще долго просуществует. Почему Николай Фауст считает, что его растроенные нервы предвещают конец света? Он должен узнать, то есть решить, что же будет там, за холмом.