По многим причинам для церкви необходимо было точно знать, какие книги наделены были божественным авторитетом. Евангелия, сообщающие обо "всем, что Иисус делал и чему учил от начала", не могли рассматриваться ни на волос ниже по авторитету, чем книги Ветхого Завета. Учение апостолов, излагавшееся в Деяниях и Посланиях, также рассматривалось как наделенное Его авторитетом. Естественно таким образом, что апостольское свидетельство о Новом Завете почиталось в той же степени, как книги пророков Ветхого Завета. Так Юстин Мученик ставит "Воспоминания апостолов" в один ряд с книгами пророков, сообщая, что и те, и другие читаются на собраниях христиан. Ибо церковь, несмотря на разрыв с иудаизмом, не отвергла авторитет Ветхого Завета, но, следуя примеру Христа и Его апостолов, приняла его как Слово Божье. В самом деле, Септуагинта, перевод Еврейского Писания на греческий, сделанный семьюдесятью толковниками для грекоязычных евреев дохристианского периода, до такой степени стала достоянием христиан, что евреи вынуждены были отказаться от этого скомпрометированного таким образом, для них перевода и сделать новый.
Особенно важно было определить, какие книги можно было использовать для утверждения христианской доктрины, и к каким следовало с наибольшей уверенностью апеллировать, споря с еретиками. В частности, когда Маркион составил свой канон около 140 г., для ортодоксальной церкви необходимо было точно знать, какой канон истинен, и таким образом процесс определения этого канона, к тому времени уже начинавшийся, ускорился. Ошибочно поэтому говорить, что церковь впервые приступила к составлению канона только после того, как Маркион опубликовал свой собственный.
Среди других обстоятельств, требовавших ясного определения, какие книги обладают божественным авторитетом, была необходимость решения, какие тексты должно читать во время церковных служб (хотя определенные книги, подходящие для этой цели, не могли быть использованы для разрешения доктринальных споров), а также необходимость уяснения, какие из текстов можно было выдать по требованию имперской полиции в периоды преследований христиан, и какие нельзя было выдавать, не совершая святотатства.
В особенности следует подчеркнуть одно. Книги Нового Завета приобрели свой авторитет не потому, что церковь формально их канонизировала. Напротив, Церковь включила их в свой канон, поскольку уже рассматривала их как боговдохновленные, признав за ними собственную ueHiijCTb и прямой или опосредованный общий апостольский авторитет. Оба первые церковные собора, посвященные определению канонических книг, имели место в Северной Африке - в Гиппо Региусе в 393 г. и в Карфагене в 397 г. - но то, что было совершено на этих соборах, было не навязыванием христианским общинам чего-либо нового, но утверждением того, что стало общей для них практикой.
В связи с историей канона возникает масса теологических проблем, которые мы не можем здесь разбирать, но чтобы наглядно убедиться в том, что церковь совершила правильный выбор, достаточно сравнить книги нашего Нового Завета с различными древними документами, собранными М. Р. Джэймсом в его "Апокрифах Нового Завета" (1924 г.), или даже с произведениями Апостолических Отцов [Уровень этих последних ниже канонического Нового Завета, но гораздо выше апокрифических Евангелий и Деяний.], чтобы осознать превосходство текстов нашего Нового Завета над всеми указанными.
Вероятно, следует прибавить несколько слов относительно Евангелия от Евреев, которое, как было упомянуто выше, Ориген называет среди книг, отвергаемых некоторыми христианами. Это сочинение, обращавшееся в Трансиордании и Египте среди еврейско-христианских общин, называвшихся эбионитами, носит черты некоторого сходства с каноническим Евангелием от Матфея. Возможно, то было независимое расширение арамейского текста, связанного с нашим каноническим Матфеем. Некоторые из древних Отцов церкви были знакомы с ним по греческому переводу.
Иероним (347-420 гг.) отождествил это Евангелие от Евреев с текстом, называвшимся Евангелием от Назореев, которое он нашел в Сирии, и ошибочно счел поначалу еврейским (или арамейским) оригиналом Матфея. Возможно, ошибкой было и его отождествление этого текста с Евангелием от Евреев. Назорейское Евангелие им найденное (и им же переведенное на латынь и греческий) могло быть просто арамейским не слишком искусным переводом канонического Матфея, составленного в оригинале по-гречески. Во всяком случае, как Евангелие от Евреев, так и Назорейское Евангелие до некоторой степени связаны с Матфеем, и должны быть отличаемы от множества апокрафических Евангелий, также обращавшихся в те дни, и не имеющих отношения к настоящему историческому исследованию. Последние, наряду с некоторыми книгами апокрифических Деяний и подобными им текстами, являются почти целиком измышленными. Одна из книг апокрафических Деяний, являются почти целиком измышленными. Одна из книг апокрафических Деяний, Деяния Павла, хотя и представляется вымыслом второго столетия, но все же заслуживает некоторого внимания, благодаря словесному портрету Павла, в ней содержащемуся. Экспрессивный и необычный характер этого описания привел сэра Уильяма Рамзэя к предположению, что оно воплощает собой память о действительной внешности этого апостола, сохранившуюся в Малой Азии. Павел изображается как "человек небольшого роста, со сросшимися бровями, с довольно большим носом, лысый, кривоногий, крепко сложенный, полный изящества, ибо временами он выглядел как человек, а временами лицо его становилось подобно ангельскому".
Глава 4. Евангелия
1. Синоптические Евангелия
Перейдем теперь к более детальному рассмотрению Евангелий. Мы отметили уже не которые из свидетельств, указывающих на их датировку и древние подтверждения аутентичности. Теперь мы должны выяснить, что можно сказать об их происхождении и достоверности. Исследование происхождения Евангелий ведется с неослабным усердием почти со времен начала самого христианства. Уже в самом начале второго столетия мы обнаруживаем Папия, Иеропольского епископа в Малой Азии, собирающим свидетельства об этом у христиан старшего поколения, людей, принявших обращение в одно время с самими апостолами. Около 130-140 гг. Папий завершил труд в пяти томах (ныне утраченный, за исключением немногих фрагментов, дошедших в цитатах, приводимых другими авторами), озаглавленный "Изложение пророчеств Господа", в предисловии к которому сообщает:
"Но я не поколеблюсь изложить для вас наряду с моими толкованиями все, что я когда-либо хорошо усвоил от старцев и хорошо запомнил, и правдивость их подтвердить. Ибо, в отличие от большинства, я радовался не тем, кто говорил больше всех, но тем, кто поучал истине. Не тем, кто передавал повеления других, но тем, кто сообщал повеления, данные Господом, как надлежит веровать, и происшедшие от Того, Кто есть истина. Также когда бы ни сошелся я с человеком, знающим старцев, и спрашивал у него о речениях старцев - что говорилось Андреем или Петром, или Филиппом, или Фомой, или Иаковом, или Иоанном, или Матфеем, или любым иным из учеников Господа, и какие вещи говорят Аристи-он и старец Иоанн, Господни ученики. Ибо не полагал я то, что мог почерпнуть из книг, столь великой ценностью для меня, как изречения живого и пребывающего гласа". [Цитируется по Евсевию, История церкви, 3:39.]
Среди многих вещей, которые он узнал от этих старцев и их знакомых, содержалась и некоторая информация о происхождении Евангелий, к которой мы вскоре обратимся. И так, начиная от Его дней и до наших, люди преследовали во многом одну и ту же цель, стремясь не только узнать все, что только возможно, из сторонних и собственных христианских свидетельств о написании Евангелий, но пытаясь также проникнуть дальше них, чтобы обнаружить все, что они могли, об источниках, возможно, стоящих за теми Евангелиями, что дошли до нашего времени. Нечего и говорить, как захватывает так называемая "Критика исторических источников", но поиск источников Евангелий и их гипотетическая реконструкция оказываются зачастую настолько увлекательными, что исследователь забывает, что действительные Евангелия, дошедшие до нас как литературные факты из глубины первого века, с необходимостью более важны, чем предположительные документы, которые могут угадываться как их источники, уже потому, что последние исчезли, если вообще существовали, тогда как первые сохранились до нашего дня. Кроме того, мы не должны забывать, что Критика источников, как бы ни была она интересна, приводит к гораздо менее строгим результатам, чем Критика текста, поскольку она в гораздо большей степени вынуждена прибегать к спекулятивному элементу. Но при условии, что мы не упускаем из виду ограниченность этого рода литературного критицизма, нельзя не согласиться с тем, что поиск источников наших Евангелий обладает значительной ценностью. Если даты их составления, предложенные нами во второй главе, сколько-нибудь точны, тогда промежуток времени, отделяющий запись евангельских событий от самих этих событий, не так уж велик. Если, однако, можно доказать с разумной степенью вероятности, что сами эти свидетельства целиком или частью зависят от еще более древних документов, тогда аргументация в пользу достоверности евангельского рассказа становится тем сильнее.