— Золотой зуб! — возвестил Брайан. — Вот зачем ему понадобилось столько денежек. Вот в чем они с приятелями видят свою жизненную цель. Они все буквально помирают от желания выдернуть у себя резец и вставить на его место золотой. Но поскольку один такой зуб стоит около тысячи двухсот долларов, а их четверо, им нужно примерно кусков пять… это, скажем, в пересчете на старушек выйдет порядочно.
— Еще кому-нибудь положить индейки? — решительно прерывает его Хэл. Неужели это так уж необходимо — без конца переводить разговор на зубы? Я думает он про себя. Они что, не в состоянии поговорить о чем-нибудь другом? («Ладно, так и быть, передай мне мою челюсть…») Хотя… постой… это мне, пожалуй, сгодится для моего романа, да, недурная идея, герой может стать серийным убийцей, уйму старателей укокошить, особенно ежели стариков, там, среди бескрайних ледяных и заснеженных просторов, где на горизонте не маячит ни один коп, а свидетели — только ездовые псы, это провернуть легче легкого, он мог бы их глушить топором и бросать подыхать на морозе, а потом щипцами вырывать у них золотые зубы, сбывать их, а самородки везти в Доусон-Сити, утверждая, будто нашел их в речной долине, да, таким манером он бы обзавелся состоянием, замысел просто гениальный, правда, тут есть проблема, как бы читатели-евреи не оказались слишком чувствительными, чего доброго, их это заденет — насчет зубов, вырванных у покойников, да ладно, не могут же они до скончания времен наложить запрет на эту тему, однако все же… гм… надо будет это обмозговать.
Все дружно мотают головами, нет, спасибо, индейки больше не надо, было очень вкусно, но ведь нужно оставить немного места и для десерта. Кэти и Патриция начинают убирать со стола грязные приборы, составлять стопками тарелки, и тут всеми овладевает легкое мимолетное замешательство: а дальше-то как все пойдет? Если теперь начать расспрашивать Бет и Брайана, как идут дела у Ванессы, потом придется демонстрировать интерес и к чадам всех прочих родителей, это ввергнет их в безысходную мешанину подробностей касательно внуков, учебных занятий и профессиональной ориентации, всего того, о чем они завтра же забудут.
Дерек, ощутив острую боль в области двенадцатиперстной кишки, торопливо глотает несколько таблеток (силикат магния и карбонат кальция) и направляется в сторону туалетных комнат, дабы обеспечить себе возможность вволю корчиться и гримасничать, пока они не подействуют. Он запирается на ключ, двумя руками вцепляется в дверную ручку и, откинув голову назад, раскрыв рот и выпучив глаза, беззвучно вопит. Испытывая муки мученические, он тем не менее замечает, что в уголке, у самого потолка, обои надорваны, вокруг водопроводной трубы образовалась дыра, потом ее грубо зашпаклевали, вероятно, там была течь, часть трубы пришлось заменить… Это напомнило ему об избирательной ваготомии, которую он перенес полгода назад… О, до чего же мы храбрые создания, говорит он себе, а из глаз струятся слезы, боль адская. Все что-то подчищаем, подклеиваем, без конца подправляем свои дома и свои тела, отчаянно боремся с порчей, что причиняет время, но тление неумолимо, его не остановишь, и наши волосы седеют, кожа покрывается морщинами, копится пыль и ржавчина, на узорчатых обоях проступают пятна и трещины, ступни деформируются, дерево коробится, суставы теряют гибкость… Через какое-то время убедившись, что боль наконец отступает, Дерек спускает воду и возвращается в столовую, намертво закрепив на лице улыбку.
— Не желает ли кто-нибудь сигару? — осведомляется Хэл. Встав из-за стола, он направляется в противоположный угол столовой. — Великолепно влияет на пищеварение. Я привез из Канады шесть коробок гаванских. — Сделав несколько шагов, он осознает, что уже порядком нализался, надо бы как-нибудь скрыть от Хлои, что он нетвердо держится на ногах. И тут его осеняет блестящая идея. — Черт возьми, Пачуль! — восклицает он, остановившись посреди комнаты на ковре и снимая левый ботинок. — Сколько можно! Ради Бога, Шон, когда ты наконец научишь это животное соблюдать чистоту?