— Вот ответ, достойный ученика Сегарелли! — воскликнул Ринальдо. — Но о каком счастье ты говоришь? Общество не может обойтись без тех, кто им правит, кто диктует законы и заставляет силой оружия соблюдать их. Как у всякого человека есть рот, чтобы есть, и руки, чтобы работать, так в любом государстве есть рабы и правители, бедные и богатые. Это будет всегда, ибо каждая земная тварь заботится прежде о себе.
— Ты неправ, Ринальдо, — покачал головой Лонгино Каттанео. — Уже сейчас на земле есть тысячи людей, готовых жертвовать всем ради счастья ближних. В этом наша сила, и она растёт с каждым годом.
— Значит, вы уверены, что, сделав собственность общей, можно исправить людей, заставить их быть разумными? Но ведь потребности человека безграничны и те, кто сегодня готов бескорыстно идти с вами, завтра сами захотят получать больше других. И вам не обойтись без распорядителей, у которых всегда будет возможность использовать своё положение. Я не говорю уж о духовных пастырях. Эти хитрые бестии сумеют урвать лучший кусок. Зачем напрасно смущать умы? Ваша затея — красивая, но бесплодная мечта.
— Я знаю, доктор, ты честный, благородный человек. Ты живёшь в хорошем доме, всегда сыт и можешь заниматься высокими искусствами. Попав в число избранных, ты не испытываешь на себе тяжесть подневольного труда. Но пребывающие в рабстве и нищете не хотят терпеть угнетение. То, что тебе кажется пустой мечтой, становится для них верой и убеждением. И они будут драться за свою мечту, пока не претворят её в жизнь. Рано или поздно люди создадут царство справедливости. Те же, кого за ум и таланты всенародная любовь изберёт руководить братьями, будут жить наравне со всеми, и это заставит их заботиться об общем благе, как о своём собственном. А сейчас, Ринальдо, мы должны проститься.
Лонгино подошёл к окну, вглядываясь в колонну латников, появившуюся со стороны новарской дороги.
— Каков же будет твой ответ?
— Прощайте, — взволнованно произнёс медик. — Вот вам моя рука в знак того, что я принимаю предложение. Передайте Дольчино — я приеду в Гаттинару, как только закончу опыты с серной пылью. Если до той поры ваша коммуна уцелеет, клянусь творцом, Ринальдо ди Бергамо станет её членом!
Лонгино Каттанео и его спутники крепко пожали доктору руку.
Начало кампании
Отряды пеших и конных латников проходили по соборной площади под бой барабанов и резкие звуки медных труб. Яркое мартовское солнце отражалось в панцирях и щитах солдат, блистало на рыцарских доспехах. Пестрели гербами боевые знамёна, колыхались цветные значки на копьях.
Толпы горожан, привлечённые красочным зрелищем, жались к домам, пропуская по узким улицам выступавшие в поход войска. Все обсуждали знаменательное событие.
— Пришло время проучить мужичьё! — громко говорил дородный купец в плаще, подбитом лисьим мехом. — Мало того, что этим скотам дали свободу, теперь они хотят ещё и землю!
— Пора разделаться с тряпичниками, — вторил ему сосед, суконщик, — не то вся чернь убежит в Гаттинару. Из моей мастерской уже ушли двое.
— Вы слышали, торговый цех в Бьелла собрал для армии полторы тысячи флоринов.
— Что ж, мессере Бонифаччо, для дела и мы не скупились. Сеньор Ласкари пожертвовал свой палестинский алмаз.
— Скоро вероотступникам не поздоровится. Из одной Новары пришло семьсот копейщиков да конница.
— Монферратский маркиз прислал четыреста латников. С людьми лумельского графа и швейцарцами будет не меньше двух тысяч.
— Вы забыли вольных стрелков и рыцарей. Все союзные города снарядили отряды.
Неподалёку от купцов тесной группой стояли ремесленники с деревянными гончарными ножами за поясом. Они тихо обменивались короткими фразами:
— Смотри, сколько солдат! Как во время миланской войны.
— Не по вкусу сеньорам Гаттинара. Боятся, как бы их крестьяне тоже за топоры не взялись.
— Ходят слухи, епископ призвал немецких баронов.
— Этих только покличь — сбегутся со всей Европы.
— Нелегко придётся Дольчино.
— Бог не выдаст, свинья не съест…
В верхней лоджии своего дворца перед мраморной балюстрадой, обращённой к площади, сидел верчельский епископ Райнерий Авогадро де Пессано. Сняв с лысеющей головы тяжёлую митру, он неподвижно смотрел на проходивших внизу латников. Рядом стояли верчельские нобили — родственники епископа: братья Пьетро и Джакомо ди Кваренья и его племянник Симоне Колоббьяно.