Закончив краткую речь, старейшина дал приказ выступать. В полной тишине отряд осторожно стал спускаться с холма.
В шатёр верчельского кондотьера ворвался приор бенедиктинцев отец Фаустино:
— Пресвятая богородица!.. Вставай, рыцарь! Лагерю грозит гибель!
Саломоне Коккарелло приподнял голову с кошмы.
— Говори толком, не трясись! Что случилось?
— Что случилось! Вы ещё спрашиваете… Я предупреждал. Жадность немцев погубит всех.
— Может быть, ты скажешь наконец, в чём дело? — спросил верчелец. — Вокруг, слава богу, тихо.
— Тихо?! Это тишина перед бурей! Мне донесли, что люди Амброджо собираются расправиться с Альбрехтом фон Кагелем и другими дворянами.
— И ты будишь меня из-за болтовни этих мошенников, — насмешливо прервал его старый воин. — Да германские рыцари одни могут перевешать всю их шайку.
— Вы ещё не знаете главного, — простонал приор. — Негодяи хотят впустить сюда еретиков.
— Вот как! — быстро поднимаясь, воскликнул Коккарелло. — Что же ты молчал? Надо схватить предателей!
— Это невозможно! — возразил священник. — Если напасть на них ночью, их поддержат ваши ополченцы. К тому же каждую минуту могут нагрянуть патарены.
— Клянусь кровью Иисуса, не ждать же, пока бунтовщики нападут первыми!
— Ещё можно предотвратить беду. Важно выиграть время, — сказал Фаустино. — Заставь поскорей барона освободить пленников, и я уговорю стрелков отказаться от их намерений.
— Пропади они пропадом, ты прав! Эй, паж, позвать ко мне тирольского барона! Да пусть поторопится.
Пока слуги и оруженосцы облачали кондотьера в доспехи, вернулся смущённый паж.
— Ваша милость, барон не хочет вставать. Он сказал, кто в нём нуждается, пусть сам приходит.
— Упрямый бес! Мы теряем драгоценные минуты! Буди рыцарей, я поговорю с немцем.
В сопровождении солдат предводитель крестоносцев направился к палатке барона. Альбрехт фон Кагель встретил его у входа:
— Чем могу служить высокому гостю?
— Почему ты не явился на зов? — строго оборвал тирольца Коккарелло. — Сейчас же выпусти взятых тобой стрелков.
— Himmel und Hölle![35] Чтобы я освободил воров! Объясни, что это значит!
— Теперь не время объяснять, барон! Делай, как я велю, иначе пожалеешь!
— Я никогда ни о чём не жалею, — надменно возразил Альбрехт фон Кагель. — С этими скотами поступлю так, как они того заслуживают. Кто может заставить меня отступить от рыцарского слова?
— Тогда пеняй на себя! Ты затягиваешь петлю на собственной шее.
Старый полководец махнул рукой и повернулся назад. В этот момент со стороны храма донеслись тревожные крики и звон мечей. Проклиная спесивого германца, кондотьер поспешил к своим.
Благодаря бдительности приора многие верчельские воины были уже на ногах и успели вооружиться. Наскоро построив людей в боевую колонну, Коккарелло повёл их к храму, откуда всё сильней доносился шум.
— Во имя креста и мадонны сомкните ряды! Развернуть знамя!
С громкими возгласами: «Верчелли! Верчелли! Бей отступников!» — рыцари ринулись вперёд.
Неожиданный контрудар сильного, хорошо сплочённого отряда вызвал в рядах нападавших замешательство. Почти овладевшие храмом и трапезной, стрелки после короткой схватки отступили. Коккарелло удалось освободить большую часть монастырского двора. Только ночная темнота, не дававшая возможности судить о численности противника, и боязнь потерять удобную позицию удержали верчельцев от преследования. Укрепившись вокруг храма, они стали трубить сбор, призывая к себе союзников.
Между тем по всему лагерю разнеслись воинственные кличи.
— Дольчино! Дольчино! Лонгино Каттанео! Амброджо Саломоне! — вторили в разных концах сотни глоток.
Не давая крестоносцам опомниться, братья врывались в палатки и шатры. Тяжёлые крестьянские топоры всюду сеяли смерть. Рыцари, оруженосцы, латники в панике метались между повозок, сталкиваясь и опрокидывая друг друга.
Не слишком стойкие в бою городские ополченцы с криками: «Нас предали!», «Измена!» — ринулись к коновязи, пытались захватить лошадей и спастись бегством. Но стоявшие поблизости швейцарцы и немецкие рейтары воспротивились их намерениям, пустив в ход пики и алебарды.
Причастие
Шум боя заставил вскочить на ноги пленников барона, запертых в сарае у конюшни.
— Santo Dio[36], наши! — прислушиваясь к долетавшим снаружи крикам, произнёс один из стрелков. — Они напали на тирольцев.
— Вспомнили о нас! — радостно отозвался другой.
— Жаль, проклятый барон отрубил мне руку, — вздохнул седоусый воин. — Я ещё сам постоял бы за себя!