В этой сравнительно большой норе, прозванной осаждёнными «обителью скорби», ютились тяжелораненые. Несколько десятков искалеченных бойцов чудом оставались ещё живы благодаря общим заботам и искусству Ринальдо ди Бергамо. Но смерть уже коснулась людей. Их глубоко запавшие, бесконечно голодные глаза безучастно смотрели на мир.
У одного из очагов на ворохе соломы лежал перевязанный Ремо. У него была отнята нога. Морщась от боли и бормоча проклятья, он нетерпеливо поглядывал в сторону двери. Вокруг столпились Лонгино Каттанео, кузнец Стефано, швейцарец Иоганн и братья, участвовавшие в недавней стычке.
— Не дело затеял, — угрюмо потупившись, произнёс Лонгино, — не было ещё такого среди христиан.
— Легче трижды умереть, — сказал Стефано. — Как тебе пришло в голову?
— Чтобы жить… вы должны драться! — прохрипел Ремо.
— Подумай о душе. Ведь это смертный грех.
— Господь справедлив, простит. — Бывший францисканец с трудом приподнялся.
Горевшее в очаге пламя вспыхнуло, озарив неровные стены пещеры. В дверях появился Дольчино. Все молча расступились.
— Наконец-то пришёл! — обрадовался Ремо. — Лишь ты поймёшь меня!
Вошедший склонился над раненым.
— Скажи, Дольчи, с тех пор как мы дали клятву вместе защищать общину, приходилось ли тебе хоть раз усомниться в своих товарищах?
— Ни разу!
— Видишь ли ты средство, чтобы спасти их от голодной смерти?
— Стоит ли спрашивать?
— Но если бы была возможность продлить им жизнь, отказался бы ты от неё?
— Никогда!
— Так слушай. Ночью крестоносцы празднуют рождество Христово. Надо напасть врасплох…
— Он предлагает в святой день убивать людей! — отступая на шаг, сказал швейцарец Иоганн.
— Людей? — в ярости воскликнул Ремо. — Пусть поглотит меня адская геенна, коль я сродни этим тварям! Выродки, продавшиеся за плату, — можно ли считать их людьми?
— Успокойся! Мы всё равно не воспользуемся твоим советом, — опустил голову Дольчино. — Идти в бой уже некому. В лагере не найдётся и сотни бойцов, способных держать оружие.
— Не сдаваться же так! Вы должны.
— Бредит, — тихо произнёс Стефано. — Надо положить лёд на лоб.
— Я в здравом уме, — раненый сжал кулак, — и хочу, чтобы вы сражались…
Ночные атаки
На рассвете следующего дня в Скопа, куда с наступлением холодов перебрался епископ, прискакал Симоне Колоббьяно. Его подбитый лисьим мехом плащ был порван. Под стальной сеткой, прикрывавшей голову от стрел, виднелась окровавленная повязка. Спрыгнув с коня, он быстро прошёл в специально выстроенное для Райнерия палаццо.
Обнесённый высокой стеной и охраняемый многочисленной стражей двухэтажный дом с выступающими по углам квадратными башнями походил на крепость. Громко стуча коваными сапогами, молодой воин поднялся по ступенькам лестницы и, отстранив дежурного привратника, шагнул в опочивальню.
В небольшой зале с приспущенными шторами царил полумрак. Епископ лежал на высокой постели под балдахином. Заслышав в передней шум и тревожные голоса, он испуганно поднял голову.
— Кто здесь?
— Простите, ваше преосвященство, это я, Симоне. Срочно нужны подкрепления!
— Почему без доклада? В чём дело?
— Еретики напали ночью. Мы как раз праздновали рождество. Казармы и бастионы со стороны Вальнера сожжены. Едва удалось отстоять центр лагеря.
— Как? Неделю назад ты заверял, что они не способны двигаться, вот-вот подохнут с голоду. Я уже послал письмо папе. К Новому году обещал покончить с патаренами.
— Не знаю, чем мятежники кормятся. Только теперь и до крещения не управимся.
— Целы ли хоть склады?
— Господь уберёг. Новарцы отбили атаку. Но наше левое крыло разгромлено. Бруцати убит. Дольчино захватил сотни пленных.
— Зачем им пленные? Что ещё ересиарх надумал?
— Требует за них продукты! Если к полудню не ответим, грозит сбросить с горы их головы.
— Пусть бросает! Эти остолопы не заслуживают иной участи. — Райнерий сунул ноги в мягкие сафьяновые туфли и надел халат. — Пожалуй, так даже лучше: другим наука — не станут сдаваться в плен и спать на посту.
— Солдаты будут недовольны, — возразил Симоне Колоббьяно. — Число дезертиров растёт. Позапрошлой ночью ушёл целиком отряд швейцарских копейщиков.