- Ага, я так и думал! Нет, нет, господа, идите сюда, идите все сюда! - кричал он, забыв о субординации и той самой воинской дисциплине, исследованием которой занимался. - Смотрите, это же так наглядно! Сравнивайте! Сопоставляйте! Благороднейший, умнейший майор Петров в своем батальоне не сек и очень осторожно пользовался карцером. И что ж, его батальон занял первое место на смотру! Он лучше всех стрелял! Он прошел мимо генерала так четко, что его превосходительство крикнул: "Молодцы!" Майору не с кого было взыскивать, ибо все служили в его батальоне не за страх, а за совесть!
Он читал новый отчет.
- А вот другой пример, противный этому. Рота, в которой порют несчастных солдат со страшной силой. Так и есть! Солдаты грубят офицерам. Часовой заснул на посту... Позор! Позор!.. Стреляли плохо.
- За то и били! - мрачно замечал старый офицер. - Ничего у вас, господин Сераковский, не выйдет. Били и будут бить.
- Не верю!
Работа поглощала его целиком. Иногда он вскакивал ночью, зажигал свечу и торопливо записывал осенившую его мысль.
"Только насилием и грубой силой можно заставить повиноваться грубому и необразованному человеку"... "Телесное наказание, поддерживая наружную дисциплину, убивает в то же время ту истинную дисциплину, которая рождается из сознания своих обязанностей, сознания важности своего призвания и святости долга".
Сераковскому не хватало дня. Профессора академии спрашивали строго. Не все лекции были одинаково интересны, не все в равной мере близки Сераковскому.
Скука на занятиях по тактике, которые проводил знающий, но не обладавший ораторскими данными профессор Мезенцев, возмещалась тем истинным удовольствием, которое получал Сераковский, слушая великолепные по мастерству и смелые по мысли лекции Обручева.
И может быть, потому, что времени не хватало, оно бежало стремительно, вскачь, неумолимо приближаясь к выпускным экзаменам. Им предшествовали практические занятия в окрестностях Ораниенбаума: надо было произвести рекогносцировку местности и представить снятую на глаз и вычерченную карту с письменным объяснением и диспозицией расположения, движения и действия войск. В "войско" назначались выпускники академии, которым и предстояло принять участие в маневрах.
Сераковский запомнил этот августовский, не по-петербургски жаркий день, короткие сборы после почти бессонной ночи, своего горячего коня. Тут же гарцевали приближенные нового начальника академии генерала Александра Карловича Баумгартена, начальствующие штаб-офицеры, обер-офицеры теоретического отделения, профессора и их адъютанты по военным предметам. Утром чуть было не получился конфуз: Сераковский с превеликим трудом удержался от смеха, впервые увидев на лошади комичную фигуру одного из профессоров, очень сутулого, длинноногого и никогда не ездившего на коне, напоминавшего обликом "печального рыцаря".
Выступили рано утром: два полуэскадрона и команда жалонеров, представлявших кадры пехоты и артиллерии. Сераковского назначили начальником авангарда, и он с явным удовольствием, соскучившись по быстрой езде, скакал по почтовой дороге впереди отряда или же мчался с донесением к Баумгартену. Маневры были не трудными и скорее напоминали увеселительную прогулку. Так на них смотрел и генерал, который уже к пяти часам пополудни расположился со своей свитой в селе Гостилец, в барском доме Потемкина. Прежде чем въехать в резные ворота усадьбы, он подозвал к себе Зыгмунта.
- Хочу обрадовать вас, Сераковский, - сказал начальник академии. Вашу записку о телесных наказаниях в войсках показали военному министру, она произвела на него впечатление, и он передал ее для прочтения государю.
Сераковский ахнул. "Ведь там же, - подумал он, - есть непочтительные высказывания об отце нынешнего государя, намек на его жестокость! А если к тому же Александр вспомнит, что автор записки находился в числе государственных преступников? Не слишком ли много чести для его скромного труда - быть удостоенным высочайшего внимания? Впрочем, будь что будет!"
...В то время выпускные экзамены обставлялись в академии торжественно. Прибыл сам военный министр генерал-адъютант Николай Онуфриевич Сухозанет, брат первого директора академии. Он выглядел старше своих шестидесяти пяти лет, плохо слышал и имел неприятную привычку задавать на экзаменах дополнительные вопросы. Вместе с ним явились несколько высших чинов Генерального штаба.
- Ну вот мы снова дрожим, будто и не было этих двух лет, - сказал Новицкий, нервно поеживаясь. - Хотя дрожу, кажется, один я!
Еще недавно экзаменуемый офицер обязан был отвечать не своему профессору, а военному министру, в то время как профессор, в парадном мундире и шарфе, стоял сбоку на благородной дистанции, навытяжку и поддерживал или же поправлял дрожавшего от страха офицера. Но вот уже несколько лет как порядки в академии упростились и профессор мог сидеть рядом с военным министром. Вызывали к экзамену тоже более демократично по желанию, и Сераковский пошел одним из первых.
За большим, покрытым зеленым сукном столом, посередине, сидел сухонький Сухозанет, справа от него - начальник академии Баумгартен.
Экзаменационные билеты лежали текстом вниз. Сераковский, закрыв глаза, взял три из них. Он все-таки остался немного фаталистом и никогда не раздумывал долго, прежде чем на что-либо решиться.
- Это Сераковский... - Начальник академии наклонился к уху Сухозанета. - Автор записки...
Военный министр поднял на Зыгмунта поблекшие, старые глаза и чуть заметно сжал губы.
- В таком случае, прапорщик, я вам задам вопрос, - сказал Сухозанет. - Будьте любезны доложить, по каким улицам вы пройдете к Эколь Милитер, прибыв в Париж на Северный вокзал... Уважающий себя офицер русской армии, - пояснил он, - не станет расспрашивать француза, как пройти по Парижу.
Сераковский напряг память.
- По бульвару, недавно переименованному в Севастопольский, до площади Шатле. Затем, пересекши по мосту Сену, я иду по бульвару Сен Мишель - это уже в Латинском квартале - до поворота направо, на бульвар Монпарнас. Выйдя затем на проспект, я увижу слева здание Эколь Милитер.
Благосклонная улыбка военного министра и легкое утвердительное покачивание головой показали, что Сухозанет доволен ответом.
По вопросам, значившимся в билетах, Сераковский доложил четко, а по одному из них - "Инородцы Оренбургской губернии" - еще и подробнейшим образом, приведя множество фактов, не значившихся даже в литографированных лекциях, которыми пользовались офицеры.
- Прапорщик Арзамасского драгунского полка господин Сераковский полный балл, - торжественно зачитал курсовой начальник.
Другие экзамены - последний уже в ноябре - Зыгмунт тоже сдал успешно, с чрезвычайно высокой общей оценкой - одиннадцать и две десятых - по первому разряду и, как положено перворазрядникам, получил в виде награды годовой оклад жалованья.
На прощальный вечер полагалось прийти в новой форме, и Сераковский по традиции заказал ее у Битнера, на "двора его императорского величества фабрике военных вещей в Петербурге".
В новом парадном мундире с черным бархатным воротником, шитым серебром, с серебряными пуговицами, в синих несколько мешковатых - так полагалось - панталонах, с саблей вместо шашки, которую он носил в академии, Зыгмунт выглядел нарядно и пока еще непривычно.
Столь же непривычно выглядели и остальные его сокурсники, когда по заведенному порядку явились в Зимний дворец, чтобы представиться государю. Начальник академии построил всех в Фельдмаршальском зале. Сераковский стоял во второй шеренге, справа. Как и все, он волновался в ожидании выхода царя.