- Ого! Это же мои слова! Ясь! - крикнул он Станевичу. - В "Северной пчеле" некто "М. Л." цитирует мои "Извлечения из писем".
- Из "Морского сборника"?
- Да, из январской книжки. То место, где я пишу о телесных наказаниях в России.
- Поздравляю! Тебя уже начинают цитировать влиятельные газеты.
- Интересно, по какому поводу... Ах, вот оно что... - Сераковский наконец прочитал заголовок. - Ответ на какие-то "Кавалерийские очерки" князя Эмилия Витгенштейна, помещенные в февральском номере "Военного сборника".
Он протянул руку и достал с полки свежую книжку журнала, одновременно продолжая читать статью в "Северной пчеле". Да, автор, скрывшийся за инициалами "М. Л.", явно берет сторону его, Сераковского. Смотрите, как он отделал этого князя! "Бедный наш солдат! Недавно еще сомневались в пользе для тебя учиться грамоте, а теперь явилась статья, в которой красноречиво доказывается, что вне розог несть для тебя спасения... Розги так же необходимы для тебя, как соль ко щам, как масло к каше".
Затем он принялся за статью самого Витгенштейна.
- О, какая гадость!.. Да как он смеет!.. Какой позор!
- Чем ты там недоволен, Зыгмунт? - спросил из своей комнаты Станевич.
- "Военным сборником". Тут напечатана переведенная с немецкого гнусная статейка некоего Витгенштейна. Этот кнутофил имеет наглость утверждать, что если телесные наказания назначаются с соблюдением уважения к закону, то они так же мало наносят бесчестия простолюдину, как и удар кулаком или оплеуха, которою он обменяется с человеком, себе равным... Какая скотина!.. Нет, я немедленно должен повидать Чернышевского.
- Уже шестой час, Зыгмунт. В это время Чернышевский отдыхает.
- Герцена я поднимал с постели среди ночи. А сейчас еще только вечер.
Он надел шинель, сбежал по лестнице и стал ловить извозчика.
Через некоторое время он уже был в квартире Чернышевского.
- Николай Гаврилович, простите за вторжение, но я не мог ждать до завтра... Вы читали? - Сераковский бросил на стол журнал. - И это в сборнике, который так великолепно начал под вашим руководством! Стоило сменить редактора...
- Зигизмунд Игнатьевич! Это же было в пятьдесят восьмом году, а сейчас шестьдесят второй. - Чернышевский едва смог вставить фразу в бурную речь Зыгмунта.
- Какая разница, когда это было! Я говорю о том, что журнал без вас из патриотического, нужного обществу стал реакционным, проповедующим вреднейшие мысли. Он стал похож да отставного офицера, у которого нет эполет, но на плечах остались от оных дырочки.
- И вы приехали для того, чтобы сообщить мне это? - спросил Чернышевский.
- Нет, конечно... - Зыгмунт сразу остыл. - Я хотел вас увидеть, чтобы посоветоваться, что отвечать этому кнутофилу?
- Сегодняшнюю "Северную пчелу" вы, надеюсь, читали? И наверное, обнаружили там часть вашей статьи?
Сераковский кивнул.
- Помните, я вам как-то говорил, что ваши "Извлечения из писем" обязательно будут замечены. И вот результат налицо. Я рад за вас.
- Спасибо, Николай Гаврилович.
- Кстати, вы мне обещали прочитать остальные ваши письма - из Франции, Англии, Австрии.
- С вашего разрешения я это сделаю в самые ближайшие дни... Да, Николай Гаврилович, а вы не знаете, кто этот "М. Л."?
- Понятия не имею.
- Жаль, что он не раскрыл свое инкогнито. Было бы интереснее под такой статьей видеть фамилию, а не только инициалы.
Чернышевский оживился.
- Вот именно, Зигизмунд Игнатьевич! И в этой связи у меня еще до вашего прихода возникла мысль: надо бы сделать так, чтобы князю Витгенштейну дала отповедь группа офицеров всех родов оружия. Я полагаю, что нынешний редактор "Северной пчелы" господин Усов рискнет напечатать подобный протест, коль он не побоялся поместить статью "М. Л.". Остановка за тем, чтобы быстро собрать как можно больше подписей.
- Беру на себя... Но под чем? Под каким текстом?
- Об этом следует хорошенько подумать. Но суть ответа, по-моему, совершенно ясна. - Чернышевский встал и, заложив руку за борт сюртука, начал ходить по комнате. - Надо сказать о том, сколь подлы и бесчеловечны те мысли, которые проповедует этот прусский фельдфебель, и между ними гнуснейшая попытка защитить телесные наказания, которые, по словам князя, - Чернышевский взял в руки журнал, - "по своей непродолжительности и удобству исполнения представляют неисчерпаемые выгоды"; их, говорит этот иностранец, "можно назначать на бивуаках, при кратковременной остановке и под самым неприятельским огнем, избегая слишком медленной процедуры и проволочек"! - Чернышевский посмотрел на Зыгмунта. - Какая дичь! Какое возмутительное непонимание потребностей современного русского общества!
- Совершенно согласен с вами, Николай Гаврилович!
- Может быть, стоит в ответе сказать о том, сколь неприятно и возмутительно, что журнал, печатая подобную статью, распространяет в нашем военном сословии невежество и проводит взгляды, противные самому духу русского солдата...
- Очень хорошо, Николай Гаврилович! Так и составим... Надеюсь, что первая подпись под этим письмом будет моя?
- Ни в коем случае, Зигизмунд Игнатьевич!
- Но почему? - Сераковский удивился.
- А потому, Зигизмунд Игнатьевич, что ваше имя в высших военных сферах пользуется известностью. Ни в чем противоправительственном вас, к счастью, не подозревают. Подписав же этот протест, вы сразу навлечете на себя немилость начальства. Не забывайте, что теперешний "Военный сборник" пользуется особой поддержкой государя. Подумайте о нашем тайном офицерском обществе, ведь вы его можете поставить под удар. А надо ли это? И вообще, среди подписавших протест не должно быть офицеров, имеющих отношение к тайному обществу.
- Ну что ж, Николай Гаврилович. Вы меня убедили...
Назавтра Сераковский прежде всего связался о Обручевым.
- Николай Гаврилович, безусловно, прав. Рисковать нельзя. Но мы найдем немало других офицеров, которые не побоятся подписать документ. Только делать это надо осторожно, чтобы слухи не дошли до государя, прежде чем будет опубликован протест.
- Само собой разумеется, Николай Николаевич.
К исходу следующего дня под письмом стояло сто шесть подписей, и его отвезли в редакцию "Северной пчелы". Двадцать девятого марта оно было опубликовано.
В тот же день Сераковского вызвал к себе Милютин. В кабинете никого не было.
- Я только что прочитал в "Северной пчеле" коллективное письмо и среди ста шести подписей не обнаружил вашей.
Сераковский молчал, не зная, что ответить.
- Я увидел там немало фамилий, знакомых по Академии Генерального штаба...
Зыгмунт продолжал молчать. Ему показалось, что военный министр недоволен тем, что документ, направленный против телесных наказаний, не подписал офицер, которому этот документ должен быть всего ближе.
- За неотложными делами я просто не знал, что готовится письмо, ответил наконец Сераковский.
- Ну что ж. Тем лучше, Сигизмунд Игнатьевич... Могу вам сообщить по секрету, что государь выразил свое крайнее неудовольствие по поводу письма.
Сераковский не мог не рассказать Чернышевскому об этом странном разговоре.
- Это, Зигизмунд Игнатьевич, лишь укрепляет меня в моем мнении, что Дмитрий Алексеевич достаточно честный человек. России, пожалуй, на сей раз повезло с военным министром.
Они беседовали долго, Ольга Сократовна звала пить чай, но Чернышевский просил повременить. По обыкновению, он много курил, и кабинет был наполнен дымом и запахом дорогого стамбульского табака.
- И все же, Зигизмунд Игнатьевич, отмена телесных наказаний, несмотря на огромное прогрессивное значение этой меры, еще не революция. У вас есть главная цель - освобождение отечества. А для достижения ее недостаточно даже самых гуманных реформ, нужен бунт!
- И уж если бунтовать, - продолжил мысль Сераковский, - то выходить на улицу не с тросточками, как давеча студенты, а с настоящим оружием.
- Конечно! Революция не может происходить без нарушения уличной тишины. Люди, страшившиеся в сорок восьмом году так называемых народных эксцессов, губили революцию и расчистили дорогу реакции.