Лагерь, где стоял отряд Доленго, располагался на большой, напоминающей по форме треугольник поляне, окруженной густым мрачным лесом. Правая ее сторона была заболочена, там густо росла черная ольха. В топких берегах протекал широкий ручей. Сераковский считал этот фланг почти неприступным. Врага надо было ждать слева. Там срочно рыли окопы и делали завалы из старых, сваленных прошлогодним ураганом деревьев. Сераковский решил дать бой.
Резко похолодало. По хмурому небу ползли черные низкие тучи. Дождь сменился снегом, тяжелые хлопья его закружили в воздухе.
К тому времени, когда раздался сигнал посланных на разведку, все люди Доленго были надежно укрыты. Поляна, лес, ручей - все вокруг казалось вымершим. Стояла гнетущая тишина, нарушаемая только шумом ветра да шорохом дождевых капель.
Из своего укрытия Сераковский видел, как подошла колонна солдат и по команде рассыпалась цепью по правой, неохраняемой опушке. Офицер в чине капитана - Зыгмунт различил даже его форму: Финляндского полка подозрительно осматривал противоположную сторону поляны, а затем что-то сказал, оборотясь. Показались два всадника-казака, они сняли шапки, перекрестились и вдруг поскакали через поляну. Кто-то из повстанцев не выдержал и выстрелил, не причинив, однако, казакам вреда.
И тут же грохнули ответные выстрелы. Зарокотала труба на той стороне, и Сераковский скорее угадал, чем услышал команду "К атаке!", шипящий звук вынимаемых из ножен сабель, увидел стремительно, с гиканьем мчавшийся на него эскадрон. Не медля ни секунды, он поднял свою конницу; выскочив из леса, она бросилась наперерез казакам. Он видел, как столкнулись конь с конем, грудь с грудью. Стали слышны скрежет и звон скрещенных лезвий, крики, стоны, ругань. Кавалерия повстанцев билась насмерть, но силы были не равны, и она начала сдавать.
Сераковский послал в помощь косинеров. Впереди их, не сгибаясь, в рост бежал ксендз, в серой круглой шляпе, с крестом в левой и револьвером в правой руке. Он скоро упал, остальные со своими самодельными пиками наперевес отважно ринулись в самую гущу схватки.
В лесу наступили сумерки, но на поляне еще было довольно светло. Снова начал валить снег, а края туч, казалось, задевали за верхушки деревьев. "Еще немного, еще совсем немного, - думал Сераковский, - и наступит передышка. А там..." Он не заметил, что через поляну, в том ее месте, которое он считал неприступным, идут, проваливаясь по колено, солдаты. Вот они выбрались на твердую почву. Залегли. Прицелились...
- Берегитесь, генерал! - крикнул адъютант, бросаясь вперед, чтобы заслонить своим телом Доленго.
Но было поздно. Какой-то унтер, направивший дуло на воеводу, успел выстрелить. Сераковский пошатнулся, схватился за грудь, выпустил из рук поводья и медленно сполз с лошади.
- Воеводу, воеводу убили! - отчаянно крикнул кто-то.
Подбежавший адъютант подхватил Сераковского на руки и понес от страшного места.
- Генерал жив! Он только ранен! - крикнул он срывающимся голосом.
Бой продолжался и затих, лишь когда совсем смерклось. Пользуясь наступившей темнотой, повстанцы унесли своего воеводу в глубь леса и положили на землю возле костра. Сераковский очнулся. Он велел подозвать к себе начальника штаба, командиров и косинеров - по два от каждого батальона, Офицеров пришло едва ли половина из тех, кто начинал бой, и Зыгмунт не спрашивал почему. Как в тумане он видел знакомые лица, которые вдруг меняли свои очертания, становились чужими, а потом снова обретали прежние черты. На несколько секунд показалось встревоженное лицо Колышко, Сераковский решил, что опять начался бред, но вдруг отчетливо услышал знакомый голос:
- Это я, Зыгмунт... Я здесь, рядом с тобой...
- Это хорошо, Болеслав, что ты рядом... Где твой отряд?
- С твоим. И готов продолжать борьбу.
Превозмогая сильную боль, Сераковский приподнялся, опираясь руками о землю, и посмотрел на крестьян-косинеров.
- Спасибо и низкий земной поклон всем вам, друзья мои... Вы сражались великолепно... Я счастлив... и горд, что командовал такими людьми. А теперь прощайте... Рана моя нелегка, и я вынужден покинуть вас... Продолжайте борьбу!.. Дело свободы не может погибнуть...
Каратели не уходили, пламя их костров виднелось на той стороне поляны. Сераковского надо было срочно укрыть в надежном месте. Решили идти в фольварк одной помещицы, родственницы повстанческого комиссара Поневежского уезда Косцялковского, принимавшего участие в бою. Комиссар показывал дорогу. Рядом с носилками, на которых лежал Зыгмунт, шли доктор Тшасковский, адъютант, Колышко, несколько легко раненных других офицеров и десять человек охраны.
Ветер разогнал тучи, вызвездило, потеплело, и на траве, на только что распустившихся деревьях таял липкий снег. Иногда он срывался с веток и шлепался о мокрую землю.
Маленькая мыза, в которую принесли Сераковского, находилась среди густого леса, на поляне. Дом пустовал, и повстанцы зашли в него. Зыгмунта поместили в отдельной комнате, в ней стояла кровать и висели старинные картины. Сераковскому сделалось немного лучше, и он, несмотря на запрет врача, продиктовал короткий отчет о действиях отряда.
- Боюсь, что нас здесь могут обнаружить... Как вы думаете, доктор, воевода перенесет дорогу? - спросил Колышко.
- Возможно... Но нужна очень удобная повозка...
Сераковский слышал этот разговор.
- Лучше смерть, чем плен, Болеслав, - сказал он еле слышно.
- Понял тебя, Зыгмунт...
Помещица Косцялковская жила в полуверсте от мызы, и Колышко пошел туда. Пани спала и вышла на стук, крайне недовольная тем, что ее разбудили.
- Нам срочно нужна бричка и лошади, чтобы перевезти раненых с вашей мызы, - сказал Колышко.
- И вы из-за такого пустяка побеспокоили среди ночи женщину? ответила помещица раздраженно. - Извините, но ни лошадей, ни брички у меня нет.
- Это очень важно, пани: ранен Доленго!
- Ну и что же? - Косцялковская пожала плечами.
- Вы не полька! - гневно крикнул Колышко. - Я велю вас расстрелять за измену отчизне!
Помещица не на шутку испугалась.
- По, пан офицер, - голос ее из раздраженного стал приторно ласковым и вкрадчивым, - у меня действительно нет сейчас лошадей. Можете осмотреть конюшню - она пуста.
Колышко, хлопнув дверью, вышел во двор и убедился, что Косцялковская не лгала. Он не знал, что лошади паслись рядом, на берегу речки.
Когда Колышко ушел назад в мызу, помещица разбудила кучера и велела немедленно заложить бричку.
- Поедем в местечко! И торопись, если не хочешь, чтобы я велела тебя высечь!
В доме исправника горел свет, и ей не пришлось долго стучать открыли сразу. В горнице за столом, уставленным закусками и винами, сидел сам исправник и какой-то генерал в застегнутом на все крючки мундире и при орденах.
- Простите, если помешала. - Косцялковская поклонилась сначала генералу, потом исправнику. - Но я имею сообщить кое-что. У меня на мызе полно мятежников. Они требуют лошадей для важных особ...
- Каких именно? Может быть, они назвались? - спросил генерал.
- О, ваше превосходительство, далеко не все. Я запомнила только одну фамилию - Доленго.
Генерал встал.
- Мадам, - сказал он по-французски. - Вы только что оказали большую услугу правительству. Благодарю вас.
К полуночи Сераковский забылся в тяжелом сне. Он горел, бредил, вспоминал Аполонию, и доктор прикладывал к его лбу смоченные в холодной воде полотенца. В соседней комнате лежали на соломе раненые офицеры. Солдаты из охраны спали. Колышко и адъютант воеводы продолжали бодрствовать.
Ветер еще не стих, глухо шумели окружавшие мызу старые ели, и за этим шумом не было слышно, как приблизились к мызе солдаты. Ими командовал поручик; держа в руке револьвер, он подошел к двери. Раздался громкий резкий стук.
Бежать, сопротивляться было бесполезно. Адъютант открыл окно.
- Пожалуйста, не надо так громко стучать, - сказал он. - Генерал только что заснул. С вами говорит его адъютант граф Ян Коссаковский.
Поручик усмехнулся:
- Хватит ломать комедию - "генерал", "адъютант", - передразнил он. Потрудитесь разбудить Доленго! Мне приказано немедленно доставить всех вас в штаб.