Задержанная помешала мысленному монологу Качалова:
— Начальник, я спать хочу, давай закругляйся.
Сергей Владимирович обернулся.
— Я думал, что Лариса Ивановна Чувилина поумнела, исправила свою первую ошибку. А она, оказывается, вот какими делами занимается.
Задержанная выронила сигарету прямо на колени.
— Сгоришь, Лариса! — вскрикнул Качалов.
Но та сидела, как завороженная.
Сергей Владимирович тронул ее за плечо и указал на тлеющую сигарету.
Лариска, машинально сбросив окурок, тряхнула головой. В глазах у нее появилась какая-то бесшабашная тоскливая удаль. Она схватила новую сигарету, судорожно затянулась.
— Пиши, начальник, черт с тобой. Расколол.
— Зачем же хулиганить, Чувилина? Иди-ка лучше и подумай обо всем. Учти и пользу чистосердечного признания, и то, что тебе только двадцать. Все учти.
Лариска медленно поднялась, поправила юбку и тут заметила прожженную сигаретой дырку.
— А ведь ты прав, начальник, я на самом деле сгорела. Смотри!
— Я еще пять лет тому назад говорил тебе: одумайся. Ты не обратила внимания на мои слова. Иди, Лариса. Поразмысли, как вести себя на следствии, а то дотла сгоришь. Так-то вот.
Стараясь не разбудить Генку, Настасья осторожно соскользнула с кровати, просунула ноги в домашние шлепанцы и принялась наводить порядок в комнате. Через полчаса стол снова был уставлен закусками, а посредине возвышалась бутылка шампанского и хрустальный графин с коньяком.
Настасья отошла к двери, придирчиво посмотрела на дело своих рук, поправила завернувшийся угол накрахмаленной скатерти и села возле кровати. Несколько минут она пристально смотрела на спящего, потом, вздохнув, поцеловала его в щеку.
— Геночка, вставай! Скоро Аким Акимович пожалует.
Спящий что-то пробормотал и повернулся на другой бок. Настасья принялась его тормошить.
— А? Что? — протирая глаза, сел в постели Генка. И тут же увидел накрытый стол и прыгнул к нему. — Ну и баба, молодец! — он схватил кусок сыра и убежал в ванную.
Когда сели за стол, Настасья попросила:
— Только, Гена, чур, по маленькой. Вот-вот подъедет Аким Акимович. Если спросит — ты у меня не ночевал, а зашел с утра по делу.
— Само собой, — Генка опрокинул рюмку.
Ровно в одиннадцать в комнату вошел Овеченский. В новом светлом костюме, в массивных очках с дымчатыми стеклами и фотоаппаратом на груди, он походил на иностранного туриста. Настасья приняла у него из рук небрежно поданную легкую шляпу.
— А этот чего здесь? — поправляя перед трельяжем редкие волосы, спросил Аким Акимович.
— Дело есть, — ответил Генка.
Овеченский натянуто улыбнулся, показывая золотые зубы.
— Ко мне или к ней?
— Какие у меня дела к Настасье?
— Ну смотри, малец! — разговаривая, Овеченский обошел вокруг стола, удовлетворенно крякнул и легонько шлепнул Настасью ниже спины. — Угодила! Присядем и начнем, помолясь, — Овеченский картинно перекрестился.
Когда выпили по второй, Настасья вышла на кухню. Овеченский подсел ближе к Генке.
— Выкладывай.
Генка рассказал о встрече в ресторане, показал записку. Аким Акимович переписал номер телефона и вернул записку обратно.
— Звонил?
— Как же я мог, не сказав вам, Аким Акимыч!
— Это верно. Без меня никак нельзя. А вот сейчас звони.
Генка метнулся к телефону.
— Ты что, опух, что ли? — удержал его Овеченский. — Продумай, что сказать. Нежность, переживания должны быть в голосе. А ты сразу за трубку. Если мужик подойдет, спроси: «Гастроном номер двадцать?» Ну, а если она, издалека начинай.
Генка прополоскал рот шампанским, снял трубку и набрал номер.
На том конце провода раздался мелодичный голос.
— Элла Викентьевна? — спросил Генка и подмигнул Овеченскому.
— Да, — послышалось в трубке.
— Добрый день. Как вы себя чувствуете? — Генка скорчил рожу.
— Кто это так беспокоится о моем здоровье? — поинтересовалась женщина.
— Ай-я-яй! Так быстро вы забываете тех, кто постоянно думает о вас? — Генка глубоко вздохнул. — Это Николай.
— Ах, это вы. Я уж подумала, что ваши взгляды в ресторане только мое воображение.
— Что вы, Элла Викентьевна, как можно!
— Николай, называйте меня лучше Эллой.
Овеченский не ожидал такой прыти от своего крестника, настолько искусно вел Генка разговор по телефону. От удовольствия Аким Акимович потирал руки.
— Кто тебе дал науку?