Генка, убедившись в том, что Овеченский уже разговаривает с Мариной, поспешил ретироваться. Оставшись один, он шел и раздумывал, как убить время, но тут, словно из-под земли, перед ним вырос Серега-Хмырь.
— Гена, где это ты обитаешь? Во как нужен, — Хмырь резанул себя ладонью по горлу. — Ты что, куш хороший сорвал? Гляди, как фраер, напетушился.
— Завязал я, Серега!
— Завязал? — набычился Хмырь. — А с Акимом гужевался на какие шиши? Настасье деньжатами кто хвалился? Бабушкино наследство из сундука достал? Забыл, как я тебя после отсидки выхаживал?
Прохожие оглядывались. Маркин заметил это и толкнул дружка в бок:
— Ты б еще у милиции встал под окнами и орал. Псих...
Зашли в сквер, сели на пустую скамейку, закурили.
— Гундосого помнишь? — спросил Хмырь.
— Вместе срок тянули, — рассматривая мыски туфель, ответил Генка.
— Наводку классную дал, — оживился Хмырь и еще долго что-то говорил шепотом.
В воскресенье Овеченский встал рано, доверху заправил бензином топливный бак и ровно в десять был на нужной улице. Марину он заметил издалека. В легком белом платье она стояла около дома и поглядывала на проезжавшие мимо автомашины. Круто развернув «Москвич», Овеченский подрулил к тротуару. Марина не спеша подошла к открытой дверце и протянула руку. Овеченский чмокнул ее в запястье и помог сесть. Дверца захлопнулась. Кабина наполнилась резким запахом «Красной Москвы». Аким Акимович поморщился: он не выносил запахов косметики, но тут же, одернув себя, улыбнулся.
До поселка добрались к обеду. Поели, не выходя из машины, и отправились к владелице дачи. Их встретила не по годам шустрая женщина с острым птичьим носом, остреньким, как морда у хорька, лицом и маслянисто-подобострастными глазами. С малых лет она только тем и занималась, что прислуживала другим, с полуслова угадывая их желания. И на этот раз старушка быстро смекнула, в чем дело, и стала думать, как бы не продешевить. Она в пояс поклонилась гостям и широко распахнула калитку.
— Милости просим!
Овеченский с Мариной начали осматривать дачу. Старушка, забегая вперед, показывала им комнаты. Особенно расхваливала она достоинства «супружеской пары».
Вечером Овеченский отвез Марину домой. Весь следующий день он пробыл на даче. С помощью хозяйки привел в порядок спальную комнату и веранду, а когда стало темнеть, снова поехал к Марине. Та решила окончательно вскружить Акиму Акимовичу голову. По ее расчетам выходило, что он как раз тот человек, о котором она столько лет мечтала. На каждую встречу он приходил в новом костюме. Марина даже сбилась со счету, сколько их у него, не то десять, не то двенадцать. А как он щедро угощает! И при этом даже ни разу не позволил себе поцеловать ее. Правда, Марине не нравилось, что у него «Москвич», а не «Волга», но она верила, что это дело легко поправимое. Она уже подумывала о том, в каком ресторане лучше отпраздновать свадьбу, кого пригласить, поэтому и решила сегодня очаровать Овеченского. Она предстала перед ним в узком темно-бордовом платье, изящная и одухотворенная. Аким даже зажмурил глаза и крякнул от удовольствия.
Итак, Марина рассчитывала связать свою судьбу с Овеченским на всю жизнь, а Аким Акимович имел в виду только очередной «сезон любви». Женитьба не входила в его планы. Вот поразвлечься с молоденькими — это была его страсть, да, пожалуй, и цель жизни.
Марина очень хитро расставляла сети Овеченскому. Она то «случайно» переодевалась при его внезапном появлении, то «забывала» плотно закрыть дверь душевой комнаты, то просила помочь ей застегнуть бюстгальтер. Аким терял всякое терпение, но Марина поставила твердые условия: близкие отношения — только после ЗАГСа. Овеченский выдвигал различные причины невозможности им вступить в брак немедленно, клялся, что он без нее и часа жить не может, но Марина была непреклонна и доводила Овеченского до белого каления.
В субботу утром, уезжая с дачи в город, Овеченский предупредил Марину, что задержится.
— Хорошо. Я целый день буду валяться в гамаке, — ответила она.
Сделав все свои дела, Овеченский побывал у Настасьи, справился о Генке и в половине двенадцатого вечера подъехал к даче.
Заслышав шум автомашины, Марина придирчиво осмотрела свой наряд и уселась в кресло-качалку. Она была в шортах и нейлоновой блузке. Аким Акимович поцеловал ей руку, украдкой впился взглядом в стройные ноги. Кровь прилила ему к вискам. Он готов был уже подхватить Марину на руки и отнести в спальню. Но опять остановила мысль: «Поднимет шум, да еще заявит, что изнасиловал... и поплыл Аким». Он спросил только: