«Что он, догадливого простачка из себя разыгрывает?» — подумал майор и, не отвечая на вопрос Остроуха, задал свой очередной вопрос:
— Как она попала к нему?
— К нему ничего не попадало. Сам брал. Перед начальством угодничал. А книгу эту в рождественское служение в соборе взял. Служку церковного медным крестом взгрел по башке и приказал под страхом смерти молчать...
— Во время следствия по вашему делу почему не сказали об этом? — строго спросил Рогов. Старик съежился.
— Об этом не спрашивали. Без того хватило по самую завязку.
— Какова ваша роль в разбойном нападении?
— В храм не входил. А потом, не скрою, книгу нес, когда десятский закуривал, — с готовностью ответил Остроух.
— Где же она хранилась столько лет, пока Дымша отбывал наказание? — поинтересовался майор.
— Это мне неведомо, — в голосе Остроуха прозвучало сожаление. Добавил: — Уже потом, после отсидки, был я как-то у него в отцовском доме. Выпили на радостях, крепко выпили. О прошлом молчали. Дымша сильно захмелел и книгу ту мне показывал. Позавидовал я ему тогда. Подумал, что у него жизня сразу через отца налажена, а теперь вот еще библия есть, вся в каменьях и в золотище. А у меня портки да бушлат и жилья своего нет, сестра приютила...
— И как же вы расстались? — перебил майор.
— Долю я потребовал. Стращал властями. За грудки хватались, — надрывно рассказывал Остроух. — Он, чертяка, в силе мне не уступал, хотя и старше был... Я только стращал. Куда там к властям? Такая каша заварится... Однако тревожил я его, Изосима Карловича, — старик оживился. — Письмами тревожил: поделись, мол, хоть частью...
— Отвечал? — спросил майор.
— На письма-то? Каждый раз. То зло, то смиренно. Но делиться отказывался, — охотно сообщил Остроух.
— Письма сохранились?
— Последнее, мабуть, имеется. В доме надо пошукать, — и Остроух принялся складывать инструменты.
Около часа он старательно искал письмо и наконец беспомощно опустился на стул.
— Судьбища проклятая, костлявой рукой за глотку хватает. Выходит, все брехал Мирон. Надо ж, запропастилось... — и тут старика озарило: — Постой, не Галина ли его в книгах унесла? Получается, гражданин майор, что звонить сестре придется.
Вышли на улицу, которая уже тонула в сумерках, и направились к будке телефона-автомата. Лейтенант Воронин незаметно шел сзади.
Остроух набрал номер.
— Позовите Галину Брониславовну... Галя, те две книги, что ты унесла, у тебя? Там письмо нужное было... Ать, нечистая сила! Когда ж ты успела?.. Погодь, — и Остроух повернулся к майору:
— Будь она неладна. Какую-то кастрюлю и две книги о царях продала. Про письмо не знает.
— Если мы к ней наведаемся, ничего? — спросил Рогов.
— К сестре-то? В любой час, — ответил Остроух и крикнул в трубку: — Галя, я к тебе иду.
Гале оказалось лет под семьдесят. Высокая, худая, подвижная старуха приветливо поздоровалась с пришедшими и, смахнув фартуком с мягких стульев невидимую пыль, предложила сесть. Потом, виновато поглядывая на брата, рассказала, что иногда продает любителям старинные вещи и книги. Куда, мол, ей, старухе, их беречь?
— А письмо там было? — выспрашивал брат.
— Может, и было, Мироша. Кто его знает...
— Вспомнил! — Мирон шагнул к сестре. — Оно лежало в той книге, где нарисована царица с Потемкиным.
— Что ж теперь вспоминать, Мироша? Кабы я знала, — оправдывалась сестра.
— Галина Брониславовна, — вмешался в их разговор майор, — а вы не помните, как выглядел покупатель?
Старушка сокрушенно вздохнула и, виновато глядя на брата, ответила:
— Дюжий такой парень. Пиджак у него замшевый, коричневый и длинный. Очки темные и чемоданчик узенький.
— А почему он вдруг именно к вам подошел? — поинтересовался Рогов.
— Сама в толк не возьму. Почитай, за добрый квартал остановил и очень вежливо спросил, не продаю ли я книги...
— Какие-нибудь особые приметы?
Галина Брониславовна недоуменно посмотрела на брата.
— Галя, товарищ пытает, чем этот человек отличается от других: может, голосом, ходьбой, обличьем. Понимаешь? — пришел на помощь Мирон.
— Говорит он больно елейно, — вспомнила старушка и задумалась. — И еще часто повторяет «как говорят» и чемоданчиком этим размахивает, словно отгоняет кого-то...
Когда вышли на улицу, Остроух нерешительно подал майору руку.
— Вы уж извиняйте, что в сарае дал волю злобству. Жизнь-то моя в пшик обратилась. А виновных нет. Сам ее испакостил, и отмыть не дано до последних дней, — и он, ссутулившись, побрел по темному переулку.