Я помню, как после этого совещания он кое-кому говорил: „Черт их знает, этих рабочих! Они на совещании были как сонные мухи и сидели немые как рыбы“».
Среди рабочих махновские лозунги сочувствия никогда не встречали.
Вскоре махновцы стали в панике покидать Екатеринослав. Сюда направлялись отступавшие части Деникина, остановленные под Тулой, разбитые и преследуемые Красной Армией. А Андрей Богун тоже ушел из Екатеринослава, но в обратном направлении, навстречу Красной Армии. Вскоре он стал работать инструктором в Политотделе Реввоенсовета Юго-Западного фронта.
А. А. Богун обладал большим опытом политической борьбы и политической работы, когда в 1921 году ЦК партии направил его на работу в Наркоминдел, где он был назначен дипломатическим курьером. За девять лет, которые Богун проработал в этой должности, он проделал множество ответственных рейсов по разным странам Европы и Азии: побывал в Риме и Пекине, в Кабуле и Париже, в Варшаве и Тегеране, в Токио и Стокгольме и т. д. Его дипкурьерская карьера проходила у меня на виду. Я много раз встречался с ним как за границей, так и в Москве. А. А. Богун имел репутацию исключительно мужественного, солидного, опытного дипкурьера, на которого вполне можно положиться в любой ситуации. Вся его предыдущая жизнь, полная тревог и опасностей, замечательно закалила его и как бы подготовила для работы дипломатическим курьером первого социалистического государства. В воспоминаниях А. С. Семенова и О. X. Германа читатель найдет упоминания о нем.
***Теперь несколько слов о моих поездках с дипкурьерами.
Как известно, 18 марта 1921 года был подписан в Риге «Мирный договор между Россией и Украиной, с одной стороны, и Польшей — с другой». Договор предусматривал создание смешанной советско-польской комиссии. Меня назначили в эту комиссию экспертом по правовым вопросам.
В декабре 1921 года я, направился в командировку в Варшаву. В те годы было в обычае командируемых за границу отправлять с оказией, то есть с очередным дипломатическим курьером. Спутником моим оказался один из первых дипкурьеров Владимир Александрович Урасов, старый большевик, подпольщик.
Мы с Урасовым ехали в двухместном купе международного спального вагона; дипломатическая вализа находилась при нас, а в соседнем купе поместился сопровождавший Урасова курьер охраны.
Проехав станции Негорелое и Столбцы, которые тогда были пограничными, мы, запершись в купе, расположились на ночь. Я забрался на верхнюю полку. В. А. Урасов, сильно утомленный, так как в этот рейс он отправился сразу после возвращения из другого, более дальнего, устроился внизу.
Утром я решил покинуть свое воздушное ложе и, уперевшись в полку одной рукой, а другой ухватившись за металлическую вешалку на противоположной стенке купе, повис в воздухе на руках, собираясь соскочить на пол. В тот же момент мне в живот уперлось что-то твердое и холодное, и в полумраке купе я увидал вытаращенные сонные глаза Урасова. «Стой, стрелять буду», — сказал он хриплым шепотом. Я расхохотался:
— Что с тобой, Владимир Александрович?
В ответ я услышал тяжелый вздох. Урасов упал, обессиленный, на свою койку, уронив руку с маузером. Только через две-три минуты, придя немного в себя, он проговорил слабым голосом: «Знаешь, а ведь я мог тебя убить…» По молодости лет я не очень-то осознал, что могло произойти ненароком, и даже успокаивал Урасова.
Случай этот довольно характерен для той крайне сложной обстановки, в которой в то время приходилось работать советским дипломатам. Страны-«лимитрофы», как мы тогда говорили, особенно страны Прибалтики и Польша, кишели русскими белогвардейцами и наемными бандитами. В любой момент от них можно было ожидать нападения или какой-нибудь провокации. Неудивительно, что дипкурьеры постоянно находились в состоянии огромного нервного напряжения.
Среди сопредельных с нами государств власти Польши времен Пилсудского выделялись своею враждебностью, часто принимавшей самые крайние формы. Достаточно напомнить, что, когда по вступлении в силу уже упоминавшегося мирного договора между Россией и Польшей Советское правительство назначило на пост полпреда в Варшаве Л. М. Карахана, Пилсудский отказался принять верительные грамоты у советского дипломата. «Глава государства Польского» хотел, видите ли, чтобы дипломатические отношения между Советской Россией и Польшей существовали на уровне поверенных в делах. Так режим Пилсудского, состоявший в то время в вассальной зависимости от французского империализма, пытался демонстрировать свое «непризнание» Советской России в качестве полноправного государства.