Когда вернулся в каюту, рассказал обо всем Николаю.
— Этот разговор оставил у меня горький осадок. Выходит, они сомневаются в наших силах. А я, черт возьми, ожидал от них другого. Ведь они союзники!
— На союзников надейся, а сам не плошай. Ничего, Георгий, все равно выдюжим!
…Однажды Роберт, провожая в каюту Зайцева (в этот день он обедал первым), сказал:
— Скоро передышка.
— Какая передышка?
Роберт умчался, не ответив.
Георгий пожал плечами, раскрыл «Былое и думы», которое дали в дорогу посольские товарищи. Николай занялся электрорефлектором: от качки и вибрации выскакивали винты, которыми рефлектор крепился к переборке. Взял свой универсальный перочинный нож, в котором была и отвертка.
Качает сильно. Не проходят приступы тошноты.
Хорошо бы подняться наверх. Хлебнуть свежего воздуха. Но это невозможно. Чем же заняться? Вот: английским языком! На корабле была своя специфика в объяснениях с командой, и дипкурьеры почувствовали: надо приналечь на английский. Разговаривая с Робертом или с кем-нибудь другим, приходилось повторять трудные фразы, рыться в словаре.
Чудно получается,— сказал Георгий.— Иногда сразу понимаю английскую фразу, а другой раз — ни я, ни меня.— Стукнул кулаком по дивану: — Если уцелею в этом рейсе, схвачусь с английским языком всерьез.
Николай предложил:
— Давай сейчас, вопреки всему! Назло фашистским перископам!
Раскрыт словарь, громко прозвучало несколько фраз по-английски. Вновь и вновь звучит трудная чужая речь.
Шторм, шторм, шторм!..
За наглухо задраенными иллюминаторами неистовствовал, бушевал, грохотал океан. Огромные свинцово- серые волны сшибались друг с другом, набрасывались на крейсер, с ревом обрушивались на стальную палубу. Океан потрясал седыми гривами тяжелых, живых, хищных валов. Там, где должен быть горизонт, все перемешала грязная темень, океан и тучи слились в кипящее месиво. И казалось, что крейсер мечется, будто слепой, под непрерывными ударами. На носу и на корме корабля вытянулись орудия главного калибра, над ними то и дело вздымались свирепые валы, корабль выставлял навстречу валам стальные стволы, и они, словно трезубцы, вонзались в волну-чудовище.
Заглянул Роберт. Вид у него очень усталый. Показал на диван:
— Можно?
— Садись.
— Ноги нет, руки нет,— говорит Роберт по-русски и показывает натруженные ладони.
— Русский язык учил в Мурманске? — спрашивает Георгий.
— Мало,— отвечает Роберт. И добавляет по-английски: — Выучил несколько слов и две-три фразы.
Выяснилось, что шотландец знал около десятка «самых необходимых» ему русских слов: клуб, водка, икра, красивый, девушка, моряк, деньги.
— Помню их, пока нахожусь в Мурманске. На обратном пути шторм все вышибает. Учите меня русскому?
— Хоть сейчас.
Роберт снова перешел на русский:
— Сейчас нет. Много работа.
— Давно плаваешь? — спросил Георгий.
Матрос поднял палец.
— Один год?
— Да. В Мурманске — вот! — Он показал три пальца.
И опять произнес по-английски:
— Входим в опасную зону. Обеды в кают-компании отменены. Я буду приносить вам сандвичи.
…Надрываются двигатели. Мечется крейсер.
Георгий снова раскрывает словарь. Николай тоже взял книгу.
Где-то внизу стонут двигатели — то глухо и ровно, то вдруг резко, и тогда все начинает вибрировать — переборки, пол, рефлектор, стол. Вибрация передается даже телу. «Сеансы» повторяются непрерывно, испытывая все, и прежде всего нервы. Кажется, вот-вот каюта отвалится от корабля, рухнет в морскую пучину.
В чем дело? Георгий нажимает кнопку вызова. Роберта нет целую вечность. Наконец приходит. Георгий обводит рукой каюту: все трясется. Роберт догадывается. Произносит два непонятных английских слова. Пришлось лезть в словарь. Гребной винт! Теперь ясно. Когда он оказывается над водой и вертится вхолостую, все вибрирует — и металл, и тело.
Опять ровный натужный гул. Винт погрузился в воду.
Морская болезнь спутала время. Ночь казалась днем, день — ночью. Но передышка все-таки выдалась. Та самая, о которой упоминал Роберт. Крейсер вошел в исландскую бухту, бросил якорь. Как выяснилось, здесь ждали каравана из США, и, когда он достигнет параллели, на которой находилась бухта, все вместе двинутся дальше на Мурманск.
На стоянке разрешили выйти на палубу. Только на палубу — на берег не пускали.
«Так вот ты какая Исландия — страна льда. На карте ты казалась мне диковинной рыбой, подвешенной вялиться на «веревочке» Северного полярного круга. Романтическая страна, памятная еще с детства: ведь отсюда, из кратера вулкана, началось жюль-верновское «Путешествие к центру земли». Страна мужественных и стойких людей, страна застывшей лавы, крутостенных фиордов, вечно волнующихся гейзеров… Где-то я читал, что Гейзер — собственное имя самого крупного кипящего источника Исландии — такое же собственное, как Везувий, Этна, Килиманджаро. Северный остров дал название всем другим горячим ключам — они стали гейзерами с маленькой буквы… А какие здесь фиорды! Вон тот будто прорублен богатырем-великаном из саги — один взмах меча — и каменный берег расколот до самой воды».