Щеки и подбородок чернила жесткая щетина.
Георгий подошел к зеркалу. А как он? Осунувшееся, небритое лицо. В раздумье постоял несколько минут. Неожиданно тоном, какой звучит только со сцены, произнес:
— Брить или не брить? — вот в чем вопрос!
Энергично начал намыливать щеку.
Николай улыбнулся:
— Ты решил мучительную проблему гораздо быстрей, чем принц датский.
На бритье Георгий потратил целый час.
— Ну а ты, Николай?
Тот провел рукой по подбородку. Вздохнул:
— Придется.
…Тягостно тянется время.
Ни у кого ничего нельзя узнать. Сиди жди, гадай, как там, наверху, что впереди?
Георгий выглянул в коридор. Удачно: навстречу бежал шотландец. «Спрошу у него». Роберт поравнялся с Георгием, поздоровался и, не задерживаясь, умчался дальше.
— Погоди, друг! — крикнул ему Георгий.
Матрос, не оглядываясь, помахал над головой рукой из стороны в сторону: «Некогда».
А что творится в артиллерийском отсеке? Команда, похоже, держится из последних сил. Лифты взмывают и взмывают наверх, торопя падающих от усталости людей.
Английские моряки — небывалое на флоте! — заросли щетиной. Тельняшки дымятся от пота.
В сторонке на полу, подложив пробковые спасательные пояса, спали два моряка. Один свернулся калачиком, второй — богатырь с могучей грудью — лежал на спине, закинув голову, согнув ноги в коленях (вытянуться не позволяла переборка). Маленькое серебряное распятие на цепочке свисало с шеи и покачивалось, как маятник, от бортовой качки.
Тревога не оставляла.
Георгий горько подумал: «Чем ближе к родным берегам, тем меньше шансов добраться до них».
К вечеру неожиданно запахло камбузом — принесли сразу и обед и ужин.
Снова ночь.
Николай, измученный качкой и бессонницей, лежал на койке.
…Придется ли поведать обо всем, что было и что еще будет, там, в Москве, заведующему отделом? Он всегда слушает внимательно, настраивая на неторопливый, подробный разговор. Прежде чем начать его, попросит принести три стакана чаю, достанет из ящика стола довоенную коробочку из-под леденцов (специально унес из дому, чтобы детишки не вспоминали). В коробочке несколько кусочков колотого сахара, похожего на крошечные надолбы.
— Вприкуску, как наши деды.
Отхлебнет немного кипятка.
— Ну, ребята, поехали!
— Стартовали,— добавляет Георгий.
Заведующий изредка, словно про себя, приговаривает:
— Да, да, досталось вам.
Повторится ли такая московская встреча?
Истекли восьмые (или девятые — время смешалось) сутки.
…Крейсер все разбивает огромные волны и, взмыленный от снежной пены, то зарывается в валы, то зависает на их гребнях.
— Как ты думаешь, Николай, долго ли будут преследовать наш караван фашисты?
— Увидим. Я не мастак в прогнозах. Особенно в такой обстановке…
И тут же, словно отвечая на вопрос Георгия, загрохотал главный калибр.
Однажды, когда дверь была открыта (только так можно было проветрить каюту), из артиллерийского отсека донеслось: «Нордкап!» Дипкурьеры насторожились. Нордкап — норвежский мыс. Караван проходит мимо Нордкапа? Или уже миновал его?
В памяти всплыла карта Норвегии. Ее внимательно изучали Николай и Георгий в лондонском посольстве. Норвегия казалась тесаком, древним-древним, с лезвием, изъеденным ржавчиной времени и холодными северными водами. И столько «мысов» на «тесаке»!
Нордкап где-то вверху. Выше от него, в стороне, на северо-западе,— остров Медвежий. Ставший хищным остров, кровожадным.
Ведь на Медвежьем сейчас фашистская военная база.
В сентябре минувшего года вот так же, как теперь, мимо Медвежьего пробивался караван в Мурманск. И был в караване теплоход «Сталинград». На нем находились два дипкурьера — Иван Хромов и Николай Шмаков. Теплоход торпедировала гитлеровская подводная лодка. Корабль быстро погружался. Спастись удалось лишь немногим из экипажа. Дипкурьеры до конца выполнили свой долг.
Погибли два бойца. На их место встали другие. И тоже плыли тем же опасным путем. Не раз и не два. Сейчас настал черед Зайцева и Костюченко. Георгия записали в дипломатическо-курьерскую связь сразу же после героической гибели Хромова и Шмакова. Спросил: кто же эти парни? Два крестьянских сына (Хромов — из Ивановской области, Шмаков — из Подмосковья), получили образование, были приняты в ряды Коммунистической партии. Поднимались с одной трудовой ступеньки на другую. Наконец на самую сложную, трудную и почетную в их биографии — дипкурьерскую.
На столе заведующего отделом лежали портреты погибших — официальные, для документов. Волевые подбородки, прямой, открытый взгляд. Да, такие пройдут сквозь пламя, сквозь железо, не зная страха! Официальные фотокарточки… Но на них ощущалось обаяние Ивана и Николая. Казалось, вот-вот они улыбнутся — широко, дружески, сердечно.