Рин прижалась носом к плечу Анхельма: он сладко пах солнцем и маслом. Каждый раз после их дневных прогулок под жарким южным солнцем она обмазывала его маслом из зародышей пшеницы, чтобы фарфоровая кожа становилась не красной, а покрывалась золотистым загаром. Анхельм потрясающе быстро сгорал, в отличие от Рин, которой требовалось провести на солнце часа три, чтобы хоть немного потемнеть. Она от природы не была склонна к загару, теплый сиреневый цвет кожи становился лишь самую малость краснее, поэтому она могла греться на солнышке сколько угодно. А сейчас все ее тело было покрыто краской для кожи, которая вообще не пропускала солнечные лучи. Рин заметила на шее Анхельма маленькую царапинку, оставленную ее ногтями в порыве страсти, нежность переполнила ее и она прижалась губами к этому местечку. Губы мужчины чуть дрогнули в улыбке.
— Не спишь? — шепнула она, приподнимаясь на локте и откидывая волосы с лица.
— Нет, — ответил он, не открывая глаз. Рин улеглась обратно и отбросила в сторону одеяло: жарко.
— Слушай… У тебя никогда не возникало ощущения, что весь мир знает что-то такое, чего не знаешь ты? — задумчиво спросила она.
— Чего? — не понял он.
— Я имею в виду, никогда не думал о каком-то таинственном секрете, о котором знают все-все, кроме тебя? Что, например, все могут читать мысли, а ты один не можешь и, чтобы тебя тоже научили, ты должен сделать что-то такое… особое.
— Как тебе это в голову-то вообще пришло? — улыбнулся Анхельм, и Рин смущенно хмыкнула. — Нет, никогда не думал. У меня не было времени думать о чем-то таком.
— А расскажи о себе. Как ты жил до того, как встретился со мной? — попросила она, и герцог с интересом взглянул на нее.
— Ты хочешь узнать обо мне? Кажется, я могу поздравить себя с завоеванием моей сиреневой крепости.
Она шутливо ткнула его кулачком в бок и провела по ребрам.
— Не выдумывай!
— Ладно, ладно… — засмеялся он. — Только не щекочи больше, я боюсь щекотки. Ох, с чего же начать? Не знаю даже… Что тебе интересно?
— Университет. Я очень удивилась, когда узнала, что ты учился с Эриком.
— Ну, не совсем с ним… Эрик был на факультете криминалистики и на курс старше. Он поступил поздно, ему было уже двадцать… пять, что ли? А мне было всего двенадцать. Не знаю почему, но только с ним мне было интересно общаться. Все мои сокурсники были старше лет на пять, между нами возникала пропасть непонимания. В общем, я мог общаться только с Эриком. Мы очень сдружились, когда у нас обоих начался курс политической криминологии. В конце курса нам нужно было сдавать экзамен, и один из этапов этого экзамена состоял в том, чтобы помочь полиции в расследовании преступления. Меня одного, конечно же, в полицейский участок не пустили, а я не дружил ни с кем, кроме Виолетты и Эрика. Ну не девчонку же с собой брать? Представь картину: в полицейский участок входит пятнадцатилетний сопляк и требует дать расследовать дело, потому что ему надо экзамен сдавать. И рядом с ним еще не то кукла, не то живая девушка, — он широко улыбнулся. — Виолетту действительно можно было поставить на витрину, и никто не отличил бы от куклы!
— Да, — признала Рин, — я бы вас быстро развернула.
— Вот-вот. Поэтому я воспользовался расположением преподавателей ко мне, и выпросил у них в напарники по проекту Эрика, хотя он был с другого факультета. Так что теперь могу похвастаться, что в пятнадцать лет поймал преступника. В деканате университета в Кастане хранится мое личное дело, а в нем — письмо от начальника шестого полицейского участка. В письме красивыми зелеными чернилами написано, что студент-практикант Анхельм Вольф Танварри Ример справился с заданием отлично, при выполнении проявил мужество и отвагу, предложил новые методы работы, которые успешно применил на практике, и стал самым молодым следователем в истории полиции Кастана. Мне было пятнадцать. Для сравнения — в двенадцать я поступил в университет.
Рин улыбнулась его тону: очевидно, что герцог очень гордился своими заслугами.
— Так рано? Ты что, гений?
— Может быть, не знаю, — хохотнул он. — Но преподаватели возлагали на меня большие надежды, и в какой-то мере я их оправдал. Видела у меня в кабинете на той полке, что справа от двери, золотые кубки?
Рин кивнула.
— Вот, один из них — математическая премия Римера. Ее учредил мой отец, а я стал первым лауреатом. Ох, какой был урожайный на награды и премии год! Даже воспоминания нахлынули…
— А Виолетта… Это Виолетта Дорсен с тобой училась?
— Да. Мы с ней ровесники. Неплохо ладили.
— Она говорила так, будто хорошо тебя знает.
— Не то чтобы хорошо, но знает. Мы провели вместе восемь лет, за такое время волей-неволей много узнаешь о человеке.
— Как у тебя интересно устроена голова: все даты помнишь.
— Только что меня гением назвала, теперь удивляется, — усмехнулся он.
— А на каком факультете была Виолетта?
— На том же, где был я. Государственное управление и затем внешняя экономика. В отличие от герцога Уве-ла-Корде, который считает, что девочке нужно не больше, чем уметь сосчитать деньги и подписать пригласительную открытку, Амалия Дорсен очень серьезно относится к вопросу образования собственных детей, и за это я ее уважаю. Хотя Виолетта не схватывала на лету, в университете она была трудолюбива и усидчива. Она всего и всегда добивалась тяжелым трудом. Сидела днями и ночами за книгами, падала в обмороки от усталости. Работала, не щадя себя. Даже мою помощь принимала только в крайних случаях. Почему-то она считала, что принять чужую помощь будет плохо, потому что когда она в жизни с этим столкнется, то не сможет справиться сама. Словом, она для себя поблажек не делала, а университет тоже не стремился облегчить жизнь студентам. Никаких поблажек ни для кого, какого бы происхождения ни был студент.
— Да, в университете, как в армии, — признала Рин. — Я проклинала всех и вся, когда училась в военной академии. Зато до сих пор помню все, чему меня учили. Что ни говори, в Соринтии прекрасная система образования. Может быть, когда-нибудь я поступлю в Кастанский университет, закончу факультет криминалистики, открою свое дело, стану частным сыщиком, как Эрик. Может быть…
Она мечтательно прикрыла глаза.
— А как ты попала в департамент?
— Ну-у, нет, — заулыбалась Рин. — Это я тебе расскажу как-нибудь потом. Сейчас мы о тебе говорим.
— Но я даже не знаю, что еще тебе рассказать! Семья у меня маленькая, я, дядя, да домашние. Тиверию давно пора нанять помощника, ноги и спина уже болят, глаза плохо видят, но упрямый старикан все время отказывается. Эти двое как будто не понимают, что Милли давно пора ехать учиться в другой город, а там и свою семью заводить. Шестнадцать лет, как-никак, уже возраст.
— Так найми помощников сам, что ты у них разрешения спрашиваешь?
— Рин, у нас родительские отношения, я не очень-то люблю против их мнения выступать. Еще решат, что перестали быть нужными мне, а нет ничего хуже двух стариков, решивших, что они никому не нужны.
— В этой симпатичной блондинистой голове есть одна замечательная часть, которая может объяснить кому угодно и что угодно. Воспользуйся своим языком и объясни, что это твоя забота о них, а не что они не справляются с чем-то. Я готова слушать дальше!
— Ну что еще тебе рассказать? До тебя я жил скучно, вот и все. Я часто ужинаю или обедаю у партнеров и подчиненных, этого требует работа. На балы я почти не приезжаю. Пару-тройку раз в месяц посещаю театры. Два раза в год объезжаю все герцогство, чтобы узнать, как идет жизнь в далеких от меня городах, решить чьи-то проблемы, найти новые возможности для развития и так далее. Иногда езжу в Канбери к своим торговым партнерам. Я никогда в жизни не был в Сорин-Касто. Почему-то дядюшка категорически запрещает мне туда ездить. Ну а мне не очень-то хочется нарушать этот запрет. Ты ведь была там?