Следующим пунктом стоял обыск корабля «Белый ветер» и двенадцатый причал, где Рин устроила натуральную резню. Проведением опознания занимались весь предыдущий день, так что сейчас полицейские уже готовили список тех, чью личность удалось установить. Начальник полиции распорядился убрать трупы и обратился к Гальярдо с вопросом о денежной компенсации семьям погибших. Ответ в довольно грубой форме он получил от Анхельма. Министр финансов заявил, что ни один из этих головорезов, которые взяли его в заложники, не пострадал незаслуженно, а потому никто не получит ни рема.
На корабль они поднялись полным составом компании, и здесь выяснилось, что полицейские даже не потрудились проверить, кто находился на борту. Так открылось, что в трюме сидели шестьдесят три маринейца, которые от голода едва не начали убивать друг друга. Двадцать четыре женщины, одиннадцать детей от пяти до пятнадцати лет и двадцать восемь мужчин. Анхельм в состоянии шока следил за тем, как плачущих тощих, с выпирающими от голода костями, вздутыми животами детей выводят одного за другим с корабля и тихо клял Рейко, губернатора, императора и войну. В этот момент что-то в его душе повернулось, и он пообещал себе, что если станет императором, то ни за что не допустит, чтобы его народ голодал и был несвободен.
Тогда Анхельм и не подозревал, к чему приведет его клятва.
Глава 4.4
Капитана «Белого ветра», равно как и остальных членов экипажа на корабле не нашли. Когда полицейским устроили выяснения с занесениями, один из них рассказал, что весь вчерашний вечер вокруг корабля крутилась парочка странных людей и пыталась проникнуть на борт. Начальник полиции разорался, что нужно было схватить их до выяснения обстоятельств, но ему мягко указали на факт закрытого отделения полиции и вообще ситуации в городе, и он смягчился. Пока это происходило, Кастедар вместе с Анхельмом и одним из полицейских провели обыск «Белого ветра». Они нашли судовые журналы, отчетности, запечатанные пачки денег, обернутые пленкой из маринейского кактуса и три бочки с непонятным белым порошком. При виде бочек Кастедар побелел, как мел, сказал никому не приближаться к ним и прогнал всех прочь, на берег. Когда он спустился, то объяснил, что в бочках лежал крысиный яд. Затем позвал Фриса и отошел с ним в сторонку, где долго что-то втолковывал ему. Как ни силился Анхельм расслышать, ни слова из их речи не было понятно. Но выражение лица Фриса после этого разговора наводило на размышления, что лучше Анхельму и не знать, почему обычный крысиный яд вызвал такие эмоции у демона Смерти.
По прибытии в дом губернатора Анхельму пришлось подавить в себе чувство паники и страха. Он живо вспомнил, как Рейко волокла его по ступенькам в этой кромешной тьме, которую разгонял лишь маленький сгусток магического света на ее ладони. Воспоминания о Рин нахлынули на него яркими и красочными образами, и, видимо, то же самое случилось и с Розой, потому что она вдруг тихо застонала и до боли сжала его руку. В спальне на втором этаже, где, вопреки погоде снаружи, было по-зимнему холодно, нашли труп Камелии. Девушка выглядела так, словно спала. Кастедар сказал, что она умерла во сне, Рейко не стала издеваться над ребенком и просто подсыпала ей яд в молоко. Комната была чистой и опрятной, все вещи на своих местах, и этот уголок порядка среди безумного хаоса вызывал в душе Анхельма чувства безысходности и ужаса, которые он даже и не попытался скрыть. Роза не рыдала, увидев сестру. Она прошла, села перед постелью на пол и долгое время держала труп за окоченевшую руку. Когда ее позвали, чтобы спуститься в подвал, Роза покачала головой и сказала, что присоединится к ним позже и вместо подвала посоветовала им проверить помещения для слуг.
Последовав ее совету, они обнаружили в чулане для метел трех связанных человек без сознания. Еще пятеро нашлись в ванной комнате. Среди них оказалась и служанка Нэли, самая ценная свидетельница. Когда они, наконец, спустились в подвал, Анхельму на мгновение стало плохо. Впрочем, и остальные, услышав вонь разлагающихся трупов, почувствовали себя не лучше. Рейко так и лежала в углу, разрубленная на две части ударом клинка Рин. Закари, погибший точно так же, был в соседней комнате. В кармане куртки нашелся его деловой дневник, где были записаны все сведения о покупках и продажах товара. Рин действительно знала, чего ожидать от этого города, и нисколько не ошиблась в своих предположениях.
Анхельма это пугало.
— Трупы опознали, полицейские принялись за уборку. Нам пора идти, — сказал Анхельм, входя в комнату Камелии. Роза все еще сидела рядом с кроватью и смотрела на сестру.
— Первый раз вижу Камелию такой… спокойной, — ответила Роза. — Эта сука действительно любила ее, раз не заставила мучиться перед смертью. Да, от меня бы она отрезала кусочек за кусочком. Меня она всегда тихо ненавидела.
— Ну, брось, не такое уж ты и чудовище.
— Это было не смешно.
— Прости.
— Извинения приняты. Анхельм… ничего, что я на «ты»?
Анхельм махнул рукой.
— После всего, что мы пережили, наедине можешь называть меня как угодно. Что ты хотела сказать?
— Спасибо. Я хочу похоронить Камелию. По нашему обычаю южан.
Герцог посмотрел на нее с непониманием.
— Здесь на юге мы не закапываем умерших в землю. Слишком жарко, влажно, почва не та, что на континенте. Трупы начнут гнить, пойдут болезни. Мы сжигаем тело, а прах заворачиваем в лепестки магнолии и бросаем в океан.
Роза сглотнула, тяжело вздохнула, словно сдерживая слезы, и продолжила:
— Завтра утром будут гореть костры, воздух наполнится вонью горящей плоти. А затем волны Левадийского океана понесут по безбрежным просторам розовые и белые шарики лепестков магнолии, омытые солью слез и посыпанные перцем проклятий. Этот обряд называется «маганиде». Жаль, что я не смогу похоронить отца, — на ее лице возникла странная усмешка. — Его теперь, как выразился господин Кастедар, только в бочку сливать.
Анхельм поддался внезапному порыву, в два шага оказался рядом с Розой и крепко обнял ее.
— Не надо, — тихо полузасмеялась-полувсхлипнула она, отстраняя герцога, но тот не отпустил.
— Ты такая же, как она, — шепнул он. — Я смотрю на тебя и вижу копию Рин. Вы похожи как две капли воды. Роза… Тебе ведь некуда теперь податься?
Она помотала головой, не в силах сказать ни слова.
— Я напишу письмо дяде. Поедешь жить ко мне, в Лонгвил. Полгода поживешь, обвыкнешься, а в октябре поступишь в университет. Ты же хотела?
— Это… очень щедрое предложение. Мой настоящий отец с ним, боюсь, не согласится. Моим опекуном теперь назначен он.
— Ты хочешь остаться с его семьей? Я знаю, чем тебя заставят заниматься! Ты будешь…
— …вышивать на пяльцах, учить этот ненавистный мне этикет, носить корсетные платья, которые уже никто и нигде, кроме как в Соринтии не носит… Знаю. Мой отец не верит мне. А я его не хочу больше называть отцом, этот человек не сделал ничего, чтобы иметь право зваться так. Я хочу поехать в этот… как там?
— Лонгвил. Раз хочешь, значит поедешь. Пока мы здесь, собери все документы, какие найдешь. На дом, на себя, на отца, на сестру. Все-все собери. Сложи в отдельный чемодан. Платьев много не бери, возьми все теплые вещи. Сегодня только третье февраля, ты прибудешь в Лонгвил в начале марта, там в это время еще снежно, слякотно и холодно. Возьми все деньги. Давай, вперед!
Он отстранился и помог ей подняться. В этот же момент в комнату зашли остальные. Гальярдо проводил дочь странным взглядом, но ничего не сказал. Анхельм взглянул на него холодно и отстраненно.
— Насколько я понимаю, Камелия вам дочерью не приходилась? — спросил он тихо, когда начальник полиции и полицейские унесли труп девушки.
— Нет. Только Роза.
— Не хотите сегодня поужинать вместе со мной и с дочерью?
Гальярдо оглядел его с головы до ног, словно чуял подвох.