Всю дорогу Вивьен называла улицы, где они ехали, имена и профессии ее друзей, которые жили на них, и ее любимые места. Она рассказывала так много, что Рин не успевала запоминать. Но это было и не важно: ей просто нравился этот поток информации, поэтому она слушала с удовольствием, впитывая новые знания, как губка.
Здания здесь были такими высокими, что она ощущала себя маленькой песчинкой в море каменных улиц. Но несмотря на плотную застройку город утопал в зелени. Высокие акации стояли в белом цвету, щедро делясь с горожанами своим сладковатым ароматом. На балкончиках владельцы выставляли горшки с цветущими геранями, петуниями и розами — кто во что горазд, а по стенам многих домов полз вечнозеленый плющ. Тут и там высились фонтаны-клумбы, магазинчики украшали свои входы кашпо с буйно цветущей растительностью. Благодаря этому город казался тихим и романтично-спокойным. До глубины души Рин поразил железный вагон, движущийся по рельсам сам собой, так же как и макина, на которой они доехали из порта до дома Вивьен. Над рельсами тянулись черные провода, натянутые между столбов, стоящих по обеим сторонам дороги. Как объяснила Вивьен, по этим проводам тек электрический ток — Рин совершенно не поняла, что это такое, — он и позволял вагончикам двигаться. Их было много во всем городе, поэтому путь из одного конца Магредины в другой занимал от силы полчаса.
О часах: первой покупкой Рин были маленькие наручные часики с белым кожаным ремешком. Ей казалось очень важным купить именно часы, хотя никакой другой надобности в них не было. Когда она надела их, пришло воспоминание, яркий отрывок, как она надевает почти такие же часы на мужскую руку и говорит: «Пройдет ночь. Утром, когда стрелки остановятся вот здесь, ты должен быть в условленном месте». Что за условленное место — она даже не предполагала. Кому принадлежала рука — тоже. Но чувство было такое, словно этот человек был очень важен для нее.
Почему-то из памяти стерлись имена тех, кого она покинула. Она не помнила ни их лиц, ни голосов. Рин поначалу пробовала читать записи в записной книжке, но все эти имена и фамилии, а также события ничего не говорили ей о прошлой жизни. Она вообще не была уверена, что это принадлежит ей. Мелькала мысль, что она по ошибке взяла чемоданы той девушки, которая была вместе с ними, но Рин с сожалением осознала, что это не выдерживает никакой критики: одежда из них идеально подходила по размеру, а некоторые вещи казались странно-знакомыми. Только одна находка надолго повергла ее в состояние оцепенения: объемный сверток из плотной ткани с множеством кармашков, в которых хранились маленькие дротики и ножи, а также мешочки с травами и баночки с вонючими мазями. Рин не придумала, что с этим делать, поэтому убрала с глаз подальше.
Рин жила в доме Вивьен, с которой за две недели сдружилась, и которая предложила ей работать моделью. Рин охотно взялась за предложенное дело, так как деньги утекали сквозь пальцы, а жить на что-то надо было. В отличие от подруги, которая средства, казалось, не считала, Рин поняла о себе, что по складу характера очень практична и ко всему подходит с прагматической точки зрения. В доме Вивьен всегда был беспорядок, который сама модельер называла творческим. Рин это казалось обычной недисциплинированностью. На второй вечер после приезда, когда стало ясно, что прибирать разбросанные во всех углах вещи хозяйка не собирается, Рин осторожно предложила ей соглашение по принципу «я покупаю еду, готовлю и убираюсь, а ты предоставляешь мне крышу над головой», но получила отказ в категорической форме. «Во-первых, беспорядок помогает мне создавать новые вещи, — заявила Вивьен, загибая изящные пальцы, ноготки которых были покрыты вишневым лаком. — Во-вторых, едим мы только в ресторанах, в моем доме нет и не будет кухни. В-третьих, ты моя гостья, я о тебе забочусь на добровольных началах, а свои деньги ты еще отработаешь, дорогая». Словом, все, что Рин оставалось — это спотыкаться о бесконечные коробки и пытаться найти в этом бардаке хоть что-то свое. Учитывая, что она никак не могла запомнить, какие вещи ее, а какие принадлежат Вив, это было труднее всего. Как-то раз она вытащила из чемодана белье и долго пыталась понять, что это за предметы такие. Она старательно выуживала из памяти все, что узнала об одежде от подруги, но с сожалением признала, что об этой вещице ей не рассказывали, а сама Вив такого не носила. С этим вопросом Рин и подошла к ней. Когда Вивьен увидела находку, ахнула от восторга и сразу же заставила Рин примерить это. Когда выяснилось, что кружевные белые трусики и лиф с твердыми чашечками идеально подходят по размеру, модельер спихнула с дивана на пол кучу коробок и уселась рисовать эскиз, попутно допрашивая свою соседку, откуда у нее могла бы взяться эта вещь, и есть ли еще такие. Рин с сожалением развела руками. Однако и этого знаменитому модельеру оказалось достаточно: к вечеру она представила Рин с десяток эскизов. Девушка только восхищенно аплодировала.
Рин закончила натирать тело эликсиром, который снимал с ее кожи краску, начисто вымылась, надела то самое белье и встала перед зеркалом. Вошла Вивьен.
— Нет, ну надо же, какая кружевная прелесть… — протянула она.
И вдруг Рин согнулась пополам, тяжело дыша, — как обычно, когда к ней возвращался обрывочек памяти. Она увидела лицо очень красивого мужчины с льняными волосами и ярко-голубыми глазами. Он улыбался и говорил: «Кружевная прелесть. Я удивлен. Правда удивлен. Как тебе такое в голову пришло? И почему ты вообще взяла ее с собой? Вроде поход к таким вещам не располагает…»
А затем услышала свой голос: «Я свободная женщина. Что хочу, то и делаю».
Он снова спросил: «А кто еще видел это твое изобретение?»
И все, видение пропало. Рин опустилась на прохладный кафельный пол и обхватила голову руками.
— Что такое? — обеспокоенно спросила Вивьен, обнимая подругу за спину. — Ты вспомнила, да? Вспомнила?
— Д-да. Вспомнила. Это белье, — Рин подцепила лямку лифа, — это мое изобретение. Я сшила его. Я умела шить. Этот блондин так сказал.
— Блондин? — не поняла Вивьен.
— Мой спутник. Блондин. Красивый очень, — пробормотала Рин. — Мне надо прилечь, Вив. Я не очень хорошо себя чувствую. Все кружится.
Подруга помогла ей подняться и проводила к кровати. Рин улеглась, обхватила руками и ногами длинную диванную подушку и уныло посмотрела на Вивьен.
— Прости, что пугаю тебя. Словами не передать, как я тебе благодарна за помощь.
Брюнетка с мягкой улыбкой на лице присела рядом и погладила ее по плечу.
— Признаться, поначалу меня настораживало твое поведение. Все эти внезапные прозрения, падения в обморок… Я уже думала отказаться от всего этого и оставить тебя в больнице, но не могу я так с тобой поступить.
— Почему? Я бы поняла. Я доставляю тебе столько хлопот.
Вивьен улыбнулась и рассказала:
— Я родилась в Бегаше, на Шаберговых островах. Моя мама, отец и бабушка работали на плантациях хлопка, а я вела домашнее хозяйство. Когда началась война, мы довольно долгое время еще ничего не знали. А потом начался голод. Морские пути отрезало от нас, а там не растет ничего, кроме хлопка и некоторых фруктов. Этого было слишком мало, чтобы прокормить большое население островов. Моя семья умерла от голода. Все, что успела сделать бабушка — это отправить меня прочь на утлой лодочке в Маскарену. Оттуда я перебралась на Южные острова, а дальше приехала в Левадию. Юг Соринтии разграбляли маринейцы, там было опасно, поэтому я решила ехать сюда, в место, где уж точно ничего не происходит. Мне пришлось продать брошку бабушки, чтобы купить себе место на корабле. Зайцем здесь не проедешь. Вот так, пятнадцать лет назад я приехала сюда, в Левадию, с Шаберговых островов. Мне было четырнадцать, в моем кармане была черствая булочка и сто двадцать пять ремов. Я ночевала в парке Эйна, пока меня не поймали полицейские. Меня хотели отправить обратно в Бегаш, но я так умоляла не делать этого, что меня отпустили. Мало того — нашли мне работу подмастерьем у одной пожилой дамы, которая делала шляпки. Когда она умерла, оставила свое дело мне. А я потом развернулась…