— Рин! Я стою под дверью в мокрой одежде, и сей факт меня совершенно не радует. К тому же я голоден, а потому зол. Если сию секунду не откроешь, я…
— Что ты? — перебила Рин. — Ну вот что ты мне можешь сделать? Я сегодня получила массу удовольствия, выслушивая обвинительные речи ото всех, кого только видела, включая тех, с кем я познакомилась сегодня же. Так что я тоже злая, и если ты хоть слово еще скажешь в таком тоне, я тебя вообще не пущу! Будешь ночевать у Фриса.
— Да ты!.. Ты совсем совесть потеряла?
Рин не ответила.
— Открой немедленно!
Тишина была ему ответом.
— Рин, ну пожалуйста, открой.
«Этим карандашом неудобно рисовать», — подумала она, не обращая внимания на возгласы за дверью.
— Когда высадимся в Лейгесе, я куплю тебе жемчужное ожерелье.
Рин только издевательски фыркнула.
— О чем я и говорила! Ты пытаешься купить мою любовь.
— А как тебе такое предложение: по приезде в Лейгес я куплю тебе все твои самые любимые сладости! Все, что только есть в кондитерской.
Это заставило Рин подняться и открыть дверь.
— Но если ты этого не выполнишь, всю дорогу до Левадии я буду спать в отдельной каюте, — предупредила она. Анхельм посмотрел на нее снисходительно.
— Уж это я тебе могу гарантировать.
Рин прищурилась и оглядела его с ног до головы. Одежда Анхельма облепила тело, с мокрых волос капала вода.
— Ладно, заходи, — сказала она и снова уселась за ведение дневника. Герцог надолго скрылся в уборной, а когда вышел, взял из чемодана сухие вещи, переоделся и лег в постель.
— Что ты пишешь? — спросил он, пытаясь заглянуть ей через руку. Рин загородила страницы.
— Дневник.
— О! Ты ведешь дневники? — он оставил свои попытки, уважительно глядя на девушку.
— Ты как будто в первый раз видишь, — буркнула Рин.
— Просто не обращал внимания. Ты пишешь каждый день? Зачем? Должно быть, много уже накопилось.
Рин поняла, что он не отвяжется, вздохнула и объяснила:
— Я ношу с собой примерно два-три месяца записей. Остальные лежат дома в сейфе. Я не всегда их вела, это привычка с тех времен, когда я застряла в госпитале.
— Госпитале? — переспросил Анхельм.
Рин кивнула.
— Мне там нечем было заняться, а лежать без дела долго я не могла. Когда мне развязали руки, я стала писать дневники, записывать все, что думаю, делаю, свои впечатления. А еще это помогало от провалов в памяти.
— Провалов в памяти?
Рин кивнула.
— У меня ведь была травма мозга. После лечения я стала замечать, что со мной что-то не так. Мне что-то говорят или что-то происходит, через пару дней напоминают, а я этого не помню совсем. Это было очень странно, учитывая то, как меня в академии учили запоминать любую информацию. Варданис посоветовал записывать все, что меня беспокоит, я пошла дальше и стала писать дневники. В них половина моей жизни. Напоминания, воспоминания, рисунки, стихи.
— Ты пишешь стихи? — удивился Анхельм.
— Ну, два или три стиха у меня есть. Это так, для себя, любительские почеркушки школьного уровня. Что? О, нет, не надо на меня смотреть таким взглядом. Не покажу. Нет, Анхельм, даже не думай! Ты как собака, которую забыли покормить!
— Я полагал, что похож на кота.
— Ничего подобного, — чуть улыбнулась Рин. — Ты похож на собаку. На альси.
— Это что за порода такая?
— Аирги вывели, — Рин зевнула. — Горные собаки. Длинные лапы, вытянутое тело, густой белый мех. Раньше их использовали как охотничью породу. У нас был такой пес, когда я маленькая была, ты очень на него похож… — Рин вдруг с неудовольствием ощутила, что беседами ни о чем он почти вывел ее из сварливого состояния, и поспешила в него вернуться: — Так! Анхельм, не мешай, я должна все записать.
Анхельм повернулся на бок и завозился, стараясь найти удобное положение. Ноги у него не помещались на кровать, поэтому он либо ложился по диагонали, закидывая их на Рин, либо поджимал. Вскоре он мирно засопел.
День был в разгаре, когда капитан позвал их на обед. За пять дней путешествия морепродукты так надоели Рин, что она сначала хотела отказаться, но передумала, когда Анхельм сказал, что поймали здоровенную акулу. К акульему мясу Рин питала особую страсть: в молодости ей довелось попробовать суп из акульих плавников и с тех пор она никак не могла забыть вкус того блюда. Поэтому пропустить этот обед было непозволительно. Однако ее ожидания не оправдались: было вкусно, но совсем не так, как тогда. Кастедар молча съел свою порцию, тихо поблагодарил капитана и ушел.
Рин стояла перед дверью с тарелками в руках. Фрис не пришел на обед, на ужине его тоже не было, поэтому она решила на некоторое время сменить гнев на милость и принесла ему еду:
— Фрис? Я принесла ужин. Откроешь?
— Заходи. Открыто.
Рин толкнула дверь плечом, прошла в каюту и поставила на стол тарелки. Фрис лежал на кровати, уставившись в окно. Из одежды на нем были лишь белые брюки, рубашка валялась на полу.
— У тебя все хорошо? — осторожно спросила она, подбирая рубашку и вешая ее на спинку кресла.
— Как раз думаю над этим.
— М-м. Ну, если что, заходи.
Рин вышла, но пройдя пару шагов в сторону, вернулась и сказала в приоткрытую дверь.
— Ты съешь, пока горячее. Это акула. Очень вкусно.
— Девчонка…
Она поспешила закрыть дверь.
— Рин?
Она вздрогнула, когда он назвал ее по имени и вернулась.
— Да?
— Иди сюда, — он похлопал рукой рядом с собой, но она не пошла. Фрис поймал ее взгляд и выдохнул:
— Ну пожалуйста. Подойди.
Рин села рядом с ним. Фрис взял ее за руку, притянул к себе и обнял. Она не стала сопротивляться. Произошедшее утром разъедало ее изнутри, сил не было злиться или обижаться.
— Прости меня за это утро, — шепнул он. — Ты ни в чем не виновата, я сам спровоцировал все это. Прости.
Странное чувство пробрало Рин с головы до ног. Объятия Фриса были горячими и родными. От него пахло тем самым запахом, знакомым ей с детства — ледяной водой из горной реки. Его запах — запах из детства, прикосновения его рук — прикосновения родных рук. Почему-то, откуда-то она помнила все это. Откуда? Рин так и продолжала шептать «откуда», перебирать пряди его волос и вдыхать этот пьянящий, до боли родной аромат. Она подняла голову, вгляделась в его волшебные глаза-омуты и увидела звезды. Они мерцали и манили ее, сразу захотелось коснуться лица, притянуть ближе. Среди звезд появилась она сама, только выглядела гораздо моложе. В его глазах Рин — маленькая девочка, не оформившийся подросток с тощей, нескладной фигуркой, яркими изумрудными глазами на худеньком сиреневом лице и встрепанными волосами. В его глазах Рин улыбалась так, как могла улыбаться только та Рин, которая из детства. Та, которая не знала ни печали, ни горестей, ни предательства, ни смерти. И сейчас она отчетливо видела, как та самая она-из-детства смеется и треплет волосы черноволосого мужчины с медовой кожей и раскосыми глазами без белков. Ее смывало накатившей волной счастья от узнавания, Рин показалось, что она тонет, и она моргнула, разрушив иллюзию обретения памяти. Нечеловеческих усилий ей стоило оторваться от Фриса и отстранить его. Кожа под ее ладонью горела, она чувствовала, как быстро и гулко бьется его сердце.
— Что это было? — попыталась улыбнуться она. Вышло криво и жалко.
— Ты. В детстве. Удивлена?
— Не то слово… Я могла так улыбаться?
— Для меня ты всегда так улыбалась, — нежно прошептал он. Рин потрясла головой.
— Я что, была с тобой знакома раньше? Тогда почему я тебя не вспомнила?
— Это мои воспоминания, Рин. Не твои.
— Но почему я не помню? Что со мной сделали? Как они посмели? Ведь моя память — это же моя жизнь!
— Не цепляйся за прошлое, девочка. Это не страшно, что ты не помнишь, ведь я помню за тебя. Моя память хранит все.
Рин отвернулась. Она встала с кровати и прошлась по каюте, пребывая в некотором потрясении. Состояние было весьма и весьма странное: ей хотелось ущипнуть себя, чтобы проверить, не сон ли все это. К тому же, в душе поднималась непонятная, неприятная волна от такого внезапного и довольно грубого вторжения в ее личное душевное пространство.