— Понимаю. Дать тебе еще более вескую причину? Вот она: я не хочу гнить за решеткой в Сорин-Касто, Рин, и не хочу, чтобы ты гнила со мной. Поэтому я проворачиваю дела, о которых тебе знать не обязательно.
— Поняла. Вопрос снят.
— Ты простила меня?
— Простила, — просто ответила она и улыбнулась. — И ты меня прости за то, что была резка с тобой.
Анхельм наклонился и поцеловал ее в макушку.
— Пойдем спать, родная.
Рин улыбнулась ощущению, возникшему в ней при этом слове, сказанном так свободно и легко. Теплый комочек поселился в груди, согревая и успокаивая. Уже было наплевать на то, что нельзя этого допускать, и что последствия будут ужасны. Что боль от расставания с ним будет сильнее, чем что-либо. Все это будет когда-то в этом далеком «потом», а жить хочется сейчас. Хочется… Вот теперь хочется.
~*~
Ночью Анхельм проснулся и понял, что сейчас ему наступит конец. Согнувшись в три погибели, герцог выкатился из кровати и проковылял в уборную. Живот сводило так, словно внутренности завязывали в морские узлы особо хитрой формы и затягивали потуже. Его бросало то в жар, то в озноб, пот лился градом, а руки слабо дрожали. Счастливица Рин спала без задних ног, разбудить ее не могли бы даже пушечные выстрелы. Анхельм об этом знал, поэтому не стал убегать в ее комнату, чтобы посетить зал мечтаний. Выбраться оттуда он смог лишь через добрых полчаса. Он сел в кресло, набросив на шею мокрое полотенце, и стал думать, что же такое превратило его ночь в часы унизительных мучений. Без сомнений, это была эта странная рыба в чем-то белом. Могло ли это быть молоко? Анхельм не переносил молока ни в одном виде по причине стойкой аллергии, выраженной в двух формах: сыпь и расстройство желудка. Он расстегнул рубашку и осмотрел грудь: на загорелой коже выступили красные пятнышки. Итак, причина определена. Рыба была полита соусом со сливками. Неужели повара забыли о предупреждении не готовить ему ничего, содержащего молоко? Да нет, не могли — они здесь вышколены. Значит, это кулинарное творчество может принадлежать только одному человеку…
Анхельм снова ощутил непреодолимое желание посетить дом рассуждений и не стал терять ни секунды. Выйдя оттуда наконец, он подошел к Рин и растолкал ее. Сонная девушка открыла один глаз и воззрилась на него взглядом совы, которую разбудили днем.
— Рин, кто готовил это? — прохрипел он, потрясая мокрым полотенцем. Рин уставилась на него, не вполне понимая, кто он такой и чего хочет.
— Кто? — спросила она, разлепив губы.
— Кто это готовил?
— Что готовил?
— Рыбу!
— Какую рыбу?
— Которую я ел.
— Когда?
Анхельм приложил мокрое полотенце ей к лицу, и она недовольно заворчала, пытаясь снова зарыться в одеяло.
— Рин, проснись! Кто готовил рыбу, которую я ел на ужин?
— Я готовила… — простонала она, отпихивая полотенце. — Что такое? Что ты хочешь?
— Значит, это по твоей милости я провел два часа на унитазе! За что ты так со мной, женщина?! — взмолился он. Рин прислушалась.
— Тебе плохо?
— Плохо — это не то слово. Я чувствую себя так, словно меня били по животу палками и вязали в узлы!
Рин встряхнула головой и открыла второй глаз. Отодвинула Анхельма с дороги и дошла до уборной. И выскочила оттуда, зажав нос.
— Ты хочешь, чтобы я навсегда нюха лишилась?! — завопила она.
— А ты хочешь, чтобы из меня мозг вылетел через одно место?! Я чуть не погиб от твоих кулинарных изысков!
— Он, видимо, уже вылетел! Тяжело тебе было окно открыть?! — огрызнулась Рин, обидевшись на низкую оценку своего кулинарного таланта.
— Если бы я не был столь ослаблен после… после этого, — он махнул рукой на уборную, — я бы открыл окно. Но я едва выполз оттуда!
— Что, так болит? — перестала кипятиться Рин. — Садись, я поищу у себя настойку.
— Я полежу. Сидеть мне… сложно.
Рин забежала к себе в комнату и перерыла заветную сумку с настойками и корешками. Найдя корень лапчатки, она вернулась к Анхельму и сунула ему в ладошку.
— Жуй это. Я сейчас сделаю тебе лекарство.
Она занялась приготовлением, а Анхельм спросил:
— Рин, сознайся честно, ты умеешь готовить?
— Я умею! — чуть не взвилась она, но потом добавила: — Но только мясо на костре или бутерброды. Мама говорила, что к приготовлению еды меня подпускать нельзя и все время сетовала, какая я бестолковая жена буду.
Анхельм рассмеялся.
— У нас будет повар. Я не хочу умирать от несварения или отравления.
Рин хмуро посмотрела на него и протянула чашку.
— Выпей это и продолжай грызть корешок. На самом деле готовить я умею только яды и лекарства. С едой у меня хорошие отношения, когда я ее ем.
— Ну, запороть блюдо не так уж и сложно, но сделать из него отраву — это уже мастерство.
Она лишь тяжело вздохнула, снова легла и закрылась одеялом с головой.
— И что? Это все? — спросил Анхельм. — Ты не собираешься больше ничего сделать?
— Может, мне еще танец с бубном вокруг тебя сплясать? — проворчала она. — Ты не умираешь и даже не отравился, это было всего лишь молоко. Прости, я забыла, что ты его не переносишь.
— Прости? И это все? «Прости»? Прости, Анхельм, я чуть не убила тебя, но не убила же! Прости, Анхельм, я забыла, что ты не переносишь молоко! Прости, что тебе чуть не разорвало зад, но ведь все обошлось!
Рин заливисто захохотала. Из-под одеяла показалось ее покрасневшее лицо, она пихнула Анхельма в бок:
— Мы с тобой, как ворчливые дед и бабка! Успокойся ты уже. Допил? Иди ко мне!
Она притянула его к себе поближе, поцеловала в щеку, и герцог смолк.
— Рин, мне неудобно. У меня ноги упираются, — сказал он через некоторое время.
— Закинь их на меня. Спи.
Уже проваливаясь в сон, она подумала, что они с Анхельмом похожи на лет десять женатую пару. Это почему-то так позабавило ее, что заснула Рин со счастливой улыбкой на лице.
Глава восьмая, в которой Анхельм уезжает в Соринтию, а Рин заключает соглашения
Strange love, even though you hurt me
I feel blessed love.
Baby I'm your puppet on a string
Making me tumble and swing
Trouble's what you bring, strange love
Strange how you control my every little move now
Hanging from your strings is all I know
Starring in your puppet show
Never let me go, strange love
(Koop, Strange love)[1]
БАХ! Земля взметнулась в воздух фонтаном грязных брызг, спустя миг в воздухе осталось висеть облако пыли. Рин сидела за баррикадой и терла уши, в которых дико пищало и звенело. Для ее слуха взрыв противопехотной мины оказался слишком громким. Сегодня ей показывали, как обращаться с минами и обезвреживать их. Рин с огромным интересом разбиралась в сложном устройстве, а когда разобралась, то даже с первого раза написала экзамен на «отлично», вызвав немалый восторг инструктора. Но когда она увидела мину в действии, вся теория из головы куда-то улетучилась. Их, конечно, использовали на войне в Соринтии уже давно, но отечественным инженерам, поставленным в условия жесткой экономии и лишенным финансовой поддержки государства, никогда не удавалось создать нечто столь страшное, как здесь. Глядя на вздымающиеся один за другим столбы песка, зажимая уши, чтобы не оглохнуть, Рин осознавала, насколько страшна Левадия как противник, раз у них есть на вооружении такие штуки. Соринтия была огромной страной с большой военной силой, но против Левадии — что крестьяне с вилами против солдат с винтовками. Рин смотрела и оценивала слаженность действий солдат на учениях, работу командиров и понимала: не приведите боги воевать с этой страной. Невзирая на всех магов (которых, признаться по совести, осталось мало), соринтийцев зароют в землю. Но что больше всего волновало ее — не провернет ли Илиас древний как мир обманный маневр: предоставит военную помощь, а когда надобность в ней исчезнет, откажется отзывать войска обратно и обернет против того, кому помогал? Сопротивляться такому врагу, который ввел войска в самое сердце страны, Соринтия просто не сможет. Война с Маринеем опустошила не только казну, но и простые человеческие ресурсы — мужчины уходили на фронт двадцать пять лет. Об оружии и говорить нечего.