Говоря же о внешности Мандта, Мария Фредерикс отмечала следующее: «Наружность Мандт имел совершенно мефистофельскую; голова его была маленькая, продолговатая, змеевидная, огромный орлиный нос и проницательный взгляд исподлобья, смех его был неприятный – при всем этом он хромал, ну, ни дать, ни взять – Мефистофель, да и только. Для меня эта личность имела всегда что-то отталкивающее, я просто-напросто боялась его. Но во мне это возбуждало тяжелое чувство… В настоящее время ему бы приписали силу внушения, но тогда об этой силе еще не было и речи. Припоминая внушительный взгляд Мандта и своеобразное ударение пальцем по столу, когда он хотел что-нибудь доказать, смотря несколько секунд упорно вам в глаза, то невольно приходишь к мысли, что действительно Мандт обладал громадною силой внушения, притом он был и магнетизер. Странная, загадочная личность был этот человек»17.
Фрейлине вторит известный русский хирург Николай Иванович Пирогов, который был знаком с немецким доктором ещё до приезда того в Россию. Мандта Пирогов уважал как хорошего специалиста, тем не менее он отмечал нелестные стороны характера пруссака: «тщеславие, карьеризм, несправедливую резкость в суждениях о других»18.
Будучи профессором госпитальной терапевтической клиники Медико-хирургической академии, свою работу в больничных стенах доктор Мандт исполнял бесплатно, получая из казны немалое жалованье по своей основной должности лейб-медика в размере 19 тыс. руб. ассигнациями.
Теперь о загадочной роли лейб-медика Мандта в последние дни (часы?) жизни императора Николая I.
Начнём с воспоминаний самого Мартина Мандта.
Лейб-медик уверяет, что примерно в 10–11 часов ночи с 17 на 18 февраля он, не теряя надежды на выздоровление Государя и сделав все нужные медицинские предписания, не раздеваясь, прилёг отдохнуть до 3 часов в одной из комнат дворца, оставив у постели больного д-ра Карелля. В половине третьего ночи, когда он встал, чтобы сменить коллегу, ему подали записку от фрейлины Антонины Дмитриевны Блудовой, в которой она писала: «Умоляю Вас, не теряйте времени ввиду усиливающейся опасности. Настаивайте непременно на приобщении св. Тайн. Вы не знаете, какую придают у нас этому важность и какое ужасное впечатление произвело бы на всех неисполнение этого долга. Вы – иностранец, и вся ответственность падет на Вас. Вот доказательство моей признательности за Ваши прошлогодние заботы. Вам говорит это дружески преданная Вам А. Б.»19.
Мандт поспешил к Николаю и после осмотра императора понял, что положение его крайне опасно: наступал паралич лёгких.
Но! Внимание: в своих воспоминаниях сам Мартин Мандт ни о каком яде не сказал ни слова20.
А вот что по этому поводу писала уже знакомая нам фрейлина Анна Тютчева:
«…Еще некоторые подробности (имею их от графини Блудовой, которая сама слышала их от Мандта). Вечером 17-го графиня пошла к Юлии Федоровне Барановой, чтобы от нее узнать о состоянии здоровья государя. В это время уже начинали говорить об опасности его положения и о том, что следовало бы ему причаститься. Графиня Блудова написала Мандту, напоминая ему, что он дал слово государю предупредить его и предложить причаститься, как только он заметит, что жизни его грозит опасность. Так было условлено между императором и его врачом уже много лет назад. Графиня Блудова это знала. В час ночи она сама отнесла записку к двери Мандта, который только что на минуту прилег отдохнуть, но в 2 часа должен был вернуться к августейшему больному. Он потом рассказал графине Блудовой, что, войдя к императору, он сказал:
– Ваше величество, я только что встретил своего старого друга, и он меня просил повергнуть к стопам вашего величества его почтительнейшую просьбу.
– Кто это? – спросил император.
– Бажанов, – ответил врач.
– Ваш друг? – спросил государь. – С каких пор?