Переполненные одиночеством бессонные ночи пугают страшными мыслями о близкой смерти. Незадолго до ареста Гумилёв жаловался Одоевцевой:
«…– Я в последнее время постоянно думаю о смерти. Нет, не постоянно, но часто. Особенно по ночам. Всякая человеческая жизнь, даже самая удачная, самая счастливая – трагична. Ведь она неизбежно кончается смертью. Ведь как ни ловчись, как ни хитри, а умереть придется. Все мы приговорены от рождения к смертной казни. Смертники. Ждем – вот постучат на заре в дверь и поведут вешать. Вешать, гильотинировать или сажать на электрический стул. Как кого. Я, конечно, самонадеянно мечтаю, что:
Будто в воду смотрел. Не сложилось – ни умереть в собственной постели, и уж тем более – при нотариусе и враче. Август оказался для Гумилёва роковым. Третьего числа на питерской конспиративной квартире был убит полковник Шведов (если помните, за два месяца до этого убили Голубя). В тот же день команда чекистов во главе с неким Мотовиловым ворвалась в квартиру Гумилёва: пусто! (В квартире на Преображенской 5/7 поэт был лишь прописан и практически там не появлялся.) Странно, оперативникам не сразу пришло в голову искать поэта в «Доме искусств», где нашли приют многие его коллеги по цеху.
«В конце лета я стал собираться в деревню на отдых, – вспоминал хорошо знавший Гумилёва Владислав Ходасевич. – В среду, 3 августа, мне предстояло уехать. Вечером накануне отъезда пошел я проститься кое с кем из соседей по «Дому искусств». Уже часов в десять постучался к Гумилеву. Он был дома, отдыхал после лекции. Мы были в хороших отношениях, но короткости между нами не было. И вот, как два с половиной года тому назад, меня удивил слишком официальный прием со стороны Гумилева, так теперь я не знал, чему приписать необычайную живость, с которой он обрадовался моему приходу. Он выказал какую-то особую даже теплоту, ему как будто бы и вообще несвойственную. Мне нужно было еще зайти к баронессе В. И. Икскуль, жившей этажом ниже. Но каждый раз как я подымался уйти, Гумилев начинал упрашивать: «Посидите еще». Так я и не попал к Варваре Ивановне, просидев у Гумилева часов до двух ночи. Он был на редкость весел. Говорил много, на разные темы. Мне почему-то запомнился только его рассказ о пребывании в царскосельском лазарете, о государыне Александре Федоровне и великих княжнах. Потом Гумилев стал меня уверять, что ему суждено прожить очень долго – «по крайней мере до девяноста лет». Он все повторял:
– Непременно до девяноста лет, уж никак не меньше.
До тех пор собирался написать уйму книг. Упрекал меня:
– Вот, мы однолетки с вами, а поглядите: я, право, на десять лет моложе. Это все потому, что я люблю молодежь. Я со своими студистками в жмурки играю – и сегодня играл. И потому непременно проживу до девяноста лет, а вы через пять лет скиснете.
И он, хохоча, показывал, как через пять лет я буду, сгорбившись, волочить ноги и как он будет выступать «молодцом».
Прощаясь, я попросил разрешения принести ему на следующий день кое-какие вещи на сохранение. Когда наутро, в условленный час, я с вещами подошел к дверям Гумилева, мне на стук никто не ответил… Я был последним, кто видел его на воле. В его преувеличенной радости моему приходу, должно быть, было предчувствие, что после меня он уже никого не увидит»13.
Его арестуют в ночь на четвёртое, тут же отправив в ПетроЧК, на Гороховую, 2. Потом будет камера № 77 на Шпалерной, 25. Оттуда Гумилёва увезут на расстрел…
Выписка из протокола заседания Президиума Петрогуб. ЧК от 24. 08. 21 года:
«Гумилев Николай Степанович, 35 лет, б. дворянин, филолог, член коллегии издательства «Всемирная литература», женат, беспартийный, б. офицер, участник Петроградской боевой контрреволюционной организации, активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, кадровых офицеров, которые активно примут участие в восстании, получил от организации деньги на технические надобности.
Приговорить к высшей мере наказания – расстрелу».
Штрих четвёртый. Кто «сдал» Николая Гумилёва? Вопрос, согласитесь, прямой и жёсткий, но на то есть веские основания. Так, достоверно известно, что накануне ареста на поэта поступило два доноса. Кто эти доносчики?! Я бы с удовольствием написал сейчас их фамилии жирными буквами – хотя бы для того, чтобы имена негодяев узнал каждый. С удовольствием! Но… не могу.