Когда-то эти доносы, которым суждено было сыграть в жизни поэта роковую роль, мирно покоились в «Деле № 214224» (так называемом «Деле Гумилёва»). А потом их кто-то когда-то изъял. С абсолютной точностью можно лишь сказать, что доносы не стряпали ни Таганцев, ни Шведов и, уж конечно, не Герман. (Двое последних были убиты при задержании; Таганцев же стал давать показания против Гумилёва только через три дня после ареста поэта, когда чекисты пригрозили устроить пытку жены и детей профессора у него на глазах[137].)
Вот что вспоминал по этому поводу Ходасевич:
«На Пасхе вернулся из Москвы в Петербург один наш общий друг, человек большого таланта и большого легкомыслия. Жил он как птица небесная, говорил – что Бог на душу положит. Провокаторы и шпионы к нему так и льнули: про писателей от него можно было узнать все, что нужно. Из Москвы привез он нового своего знакомца. Знакомец был молод, приятен в обхождении, щедр на небольшие подарки: папиросами, сластями и прочим. Называл он себя начинающим поэтом, со всеми спешил познакомиться. Привели его и ко мне, но я скоро его спровадил. Гумилеву он очень понравился.
Новый знакомец стал у него частым гостем. Помогал налаживать «Дом поэтов» (филиал Союза), козырял связями в высших советских сферах. Не одному мне казался он подозрителен. Гумилева пытались предостеречь – из этого ничего не вышло. Словом, не могу утверждать, что этот человек был главным и единственным виновником гибели Гумилева, но, после того как Гумилев был арестован, он разом исчез, как в воду канул. Уже за границей я узнал от Максима Горького, что показания этого человека фигурировали в гумилевском деле и что он был подослан»14.
Кто был тот провокатор и доносчик? Без наличия бумажного клочка-доноса все рассуждения на эту тему являются не более чем гаданием на кофейной гуще…
Штрих пятый. Николай Гумилёв никого не выдавал. Им были названы имена убитого Германа, полковника Шведова (дабы запутать следователей, назвал лишь его псевдоним – Вячеславский), Таганцева (после ознакомления с протоколом допроса того, он понял, что отпираться бессмысленно). Потом пошли в ход «некая кучка прохожих», какие-то «неизвестные бывшие офицеры» и т. п.
Многие из знакомых Гумилёва, кого он привлекал в свои «пятёрки», в те дни стали ждать ареста. Но, как вспоминал Георгий Иванов, «никто из них не был арестован, все благополучно здравствуют: имена их были известны только ему одному»15.
Не это ли вызывающее укрывательство (и даже издевательство над следствием!) так взбесило чекистов?
Штрих шестой. Чекисты ничуть не сомневались, что поэт Николай Гумилёв действительно совершил преступление. Не сомневались они и в том, что основная его вина заключалась в контрреволюционной деятельности (во все времена – самое тяжкое преступление).
А вот и «изюминка»: не за это расстреляли Гумилёва. Поэта казнили за другое!
Сколько ни бились следователи, ничего существенного вменить ему не смогли. Остановились на малом: якобы своевременно не донёс органам Советской власти о тех, кто предлагал ему вступить в некую подпольную офицерскую организацию.
Что дальше? А… всё. За это и расстреляли.
Да, был так называемый «таганцевский заговор»; да, поэт Гумилёв тесно общался с заговорщиками, хотя, согласитесь, находился в подпольной организации далеко не на первых ролях. Тогда откуда пошла молва, что Гумилёв не имел к ПБО никакого отношения? Повторюсь, имел. А вот расстреляли его… при отсутствии состава преступления.
Бывает ли такое?! Бывает. К примеру, могу навскидку назвать сразу троих «контрреволюционеров», казнённых не за что: Людовик XVI, Николай II и… поэт Гумилёв. Позже совершённое Гумилёвым назовут «прикосновенностью к преступлению». Именно так по советскому уголовному праву будет квалифицировано деяние поэта в виде недонесения. Хотя, по тому же законодательству, недонесение не есть соучастие.
Доказательством невиновности Николая Гумилёва является «Дело № 214224», заведённое на него питерскими чекистами. Николая Гумилёва расстреляли не за контрреволюционную деятельность. Поэта приговорили к высшей мере за «прикосновенность к преступлению».
137
Имеет место и другая версия причины, по которой «заговорил» профессор Таганцев. По материалам эмигрантской газеты «Дни» (1926 г., № 1070), Таганцев стал сотрудничать со следствием после того, как ему сам Менжинский «дал слово пощадить всех участников дела, если он назовет всех без утайки».