Итак, виновен или нет? Фактически – да. Виновен в том, что позволил втянуть себя в антибольшевистский (читай – антигосударственный) заговор. Как теперь знаем, Гумилёв финансировался верхушкой заговорщиков с целью распространения «прокламаций контрреволюционного содержания», а также имел намерение организовать боевую группу.
А вот юридически… Любые разговоры о юридической стороне дела на тот момент, когда в Стране Советов законодательство как таковое едва-едва зарождалось, не выдерживают никакой критики. Даже тот факт, что при допросах Гумилёва не было проведено ни одной очной ставки, говорит о многом.
Тем не менее оказаться замешанным в «контрреволюционном заговоре» в городе, находившемся на военном и осадном положении, и в государстве, где, согласно постановлению Совнаркома о «красном терроре», могли «поставить к стенке» только за классовую принадлежность, означало только одно: смерть!
Пусть поэт Гумилёв был виновен. Но и в таком случае степень его вины никак не соответствовала суровости назначенного ему наказания. Даже если все его приготовления, осторожная агитация, намерение и готовность выступить против большевиков расценивать как активное участие в незаконченном преступлении (заговорщики не достигли поставленных целей), то и при такой квалификации преступления не могло быть и речи о высшей мере наказания.
Большевики не любили много разглагольствовать. Они предпочитали действовать, причём решительно, молниеносно, напористо, не боясь ошибиться или поддаться искушению пролить слезу над «безвинно убиенными». Советская власть, считали они, должна быть стальной, как и её вожди; а всё прочее – голод, разруха и кровь – окупится сторицей. Прояви чуточку милосердия – и всё полетит вверх тормашками. Отсюда и «красный террор», и «военные положения».
Оказавшись «заговорщиком» в «чрезвычайном» районе, Николай Гумилёв был расстрелян в связи с особыми условиями военного положения, а именно – по законам военного времени. Если же говорить простым языком, этот человек оказался не в то время и не в том месте. Поэт пал жертвой обстоятельств. Да, бывает и такое. И добавить к этому больше нечего…
Как известно, в протоколах допросов Николая Гумилёва фигурирует фамилия некоего следователя Якобсона. Расстрельное дело подписано этой же фамилией. И всё бы ничего, если б не маленькое недоразумение: в недрах ЧК в те годы никакой Якобсон не числился. Якобсон, уверяет писатель Ю. Зобнин, и есть Агранов, оставивший под расстрельным списком свой дьявольский псевдоним.
Не буду оригинален, если скажу, что Зло частенько прячется под маской лицемерия. Выходит, Якобсон – маска, которой прикрылось истинное Зло – чекист Агранов, отправивший поэта на эшафот…
Так уж издавна повелось, что расстрельщик поэта навеки связан с именем последнего. И не важно, кем они, поэтоубийцы, были при жизни и чем занимались: каждый из них после того дня аккуратно пополнял собою Список Негодяев. Навсегда и во веки веков.
Понимал ли это особоуполномоченный ЧК Яков Агранов? Не сомневайтесь, не мог не понимать. И мучился терзаниями. С одной стороны, не давало покоя яростное желание разделаться с талантливым человеком, жившим по собственным законам чести, впитанным с молоком матери. С другой, ох как не хотелось чекисту Агранову навсегда быть «приклеенным» к убийству поэта. Тогда-то в его хитроумной головушке и родилась иезуитская мысль спрятаться за маской Якобсона. Именно мифическому Якобсону, по замыслу кукловода, и суждено было остаться на века человеком, отправившем на смерть поэта Гумилёва.
Не вышло. То ли молод был, то ли где-то ошибся. А потому прочно, словно стальными наручниками, оказался связан с самой известной своей жертвой…[139]
Природа жестока и последовательна. После убийства гения одним негодяем на земле становится больше. Мы не знаем, как свою победу в неравной схватке отметил чекист Агранов – стаканом самогона или снотворной пилюлей. Для него гораздо страшнее, пожалуй, был миг преодоления невидимой черты, навсегда определивший жизненное кредо поэтоубийцы.
Так он в обнимку со Злом пройдёт до «Большого террора», став первым заместителем наркома внутренних дел и начальником ГУГБ НКВД. Под личным контролем Агранова будут проводиться допросы Каменева, Зиновьева, Бухарина, Рыкова, Тухачевского. Не пощадит никого, считая самым честным только себя.
139
Помимо Гумилёва, Агранов лично допрашивал патриарха Тихона и дочь Льва Толстого – Александру Львовну.