Во время судебного заседания при опросе свидетелей выяснились кое-какие детали. Так, вдова погибшего заявила, что у мужа денег было тысячи полторы, с деньгами он был осторожен; а вот револьвера якобы не имел. По всей видимости, супругу погибший в свои финансовые дела не посвящал: «…Я видела у мужа платок с деньгами. Кому он попал в руки, я не знаю». Свидетель Орлов (дядя подсудимого) подтвердил, что его брат (отец подсудимого) «имеет небольшую торговлю», а его сын (Орлов Анатолий) «жил при отце, вёл себя хорошо, не пьянствовал, ни в каких плохих поступках замечен не был».
Имелась ещё одна существенная «закавыка», которая так и не была озвучена в стенах суда. Должна была быть озвучена, но по какой-то причине (то ли умышленно, то ли по чьей-то ошибке) просто-напросто оказалась «забытой». Речь… о побеге. Да-да, о самом настоящем.
Произошло это 9 июня, незадолго до суда. Именно тогда Орлов сбежал из-под стражи. А теперь внимание: 20-го он вернулся в камеру. Сам. Где был и чем занимался полторы недели на воле – стоит только догадываться и строить версии-ребусы. Но один вывод напрашивается сам собой: побег был устроен в самое подходящее для этого время. Хотя бы потому, что убийце уже объявили дату судебного заседания (26 июня); убегая, тот знал, к какому сроку следует возвратиться (если, конечно, думал возвращаться). Кроме того, раз уголовное дело передали в суд, следователям в случае возвращения Орлова в изолятор (домзак) не было никакого резона заводить новую бодягу, связанную с побегом: никчемное бумагомарательство. Убежал-прибежал – и забыли! К чему лишняя волокита? А ведь это могло повлиять на приговор…
Из Приговора выездной коллегии Вятского Губернского Суда по Уголовно-Судебному Отделению в открытом заседании в г. Малмыже от 26 июня 1925 года:
«…[Суд] Приговорил:
Орлова Анатолия Никитича на основании п. «а» ст. 142 УК лишить свободы на восемь лет со строгой изоляцией без поражения всех предусмотренных 40 ст. УК прав. Но в силу ст. 18 «б» наложенное наказание снизить на одну треть, т. е… пять лет и четыре месяца… На основании ст. 31 УК зачесть предварительное до суда заключение с 17 октября 1924 г. по 9 июня 1925 г. и с 20 июня по 26 июня 1925 г., т. е. семь месяцев и двадцать семь дней. Но принимая во внимание его чистосердечное раскаяние перед судом и обещание впредь более не позволять, суд на основании 28 ст. УК постановил указанный срок… снизить до трёх лет. Меру пресечения до вступления приговора в законную силу оставить прежнюю, т. е. содержание под стражей при Малмыжском домзаке… Вещественные доказательства револьвер Наган за № 24038 и к нему 4 боевых патрона и 3 стреляных гильзы конфисковать и сдать в Малмыжский уездвоенкомат, два ключа от вагона… уничтожить. Разные документы 53 листа и часть рваных, большинство на имя Поддубного, старые медные монеты достоинством 1 коп. 2 шт. и достоинством 2 коп. 6 шт. и денег в сумме сто восемьдесят семь рублей (187 руб.) выдать на руки потерпевшей Бабушкиной Екатерине Петровне…»30.
Немая сцена для родственников. Три года за три пули – по году за каждую. Даже сегодня потомки Бабушкина, пусть и не зло, но стоят на своём: «Говорят, судья был подкуплен». А потом как-то смиренно добавляют: «Да что уж теперь, есть ведь и другой суд – Высший…»
И понять их можно. В царское время, к слову, в соответствии с п. 4. ст. 1453 «Уложения о наказаниях уголовных и исправительных», за подобное («когда убийство учинено для ограбления убитого или для получения наследства, или вообще для завладения какой-либо собственностью его или другого лица»), гр-н Орлов прямиком бы отправился на сахалинскую каторгу лет этак на пятнадцать. Да плюс срок за побег. Набежало бы все двадцать. В свои-то шестнадцать лет. Вот такой он был, царизм: не поощряли при Государе-батюшке, чтоб людям в головы стреляли.
Другое дело – в Стране Советов. Иная страна – иные законы. По чьей вине, спрашивается, было пролито столько крови в первые послереволюционные годы? Оказывается, всё объяснимо: виною беззакония было как раз… отсутствие полноценных законов. Ведь первый Уголовный кодекс РСФСР увидел свет не в восемнадцатом, не девятнадцатом годах – и даже не в двадцатом! Он появится лишь в июне 1922 года – почти через пять лет после Октябрьского переворота.
Уголовный кодекс РСФСР от 1 июня 1922 года был особенным. Он должен был отражать чаяния страны победившей диктатуры пролетариата. В нём закреплялся классовый характер — то была Фемида по-советски. Именно поэтому преступлением признавалось «всякое общественно опасное действие или бездействие, угрожающее основам советского строя и правопорядку, установленному рабоче-крестьянской властью на переходный к коммунистическому строю период времени».