Вот от этого и плясало большевистское правосудие. Максимальный срок лишения свободы устанавливался в десять лет. Минимальный возраст уголовной ответственности – с 14 лет; наказание несовершеннолетних в возрасте от 14 до 16 лет судом смягчалось наполовину; от 16 до 18 – на одну треть против высшего размера санкции, установленной соответствующими статьями УК. Причём несовершеннолетние могли и вовсе избежать наказания, отделавшись мерами медико-педагогического воздействия (вспомним колонии Макаренко). Всё просто: эти малолетние преступники являлись не кем иным, как «будущими строителями коммунизма». Теми, кому предстояло строить новую жизнь.
В 1924 году, как известно, была принята общесоюзная Конституция и первый общесоюзный Закон – «Основные начала уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик». Отныне (вплоть до 1934 года) термин «наказание» был заменён на новый – «мера социальной защиты». Смертная казнь в виде расстрела (высшая мера социальной защиты) не рассматривалась как наказание – то была кара. Статья 13 Основных начал подчёркивала временный и исключительный характер смертной казни: «Временно в качестве высшей меры социальной защиты, впредь до полной ее отмены Центральным Исполнительным Комитетом Союза ССР, для борьбы с наиболее тяжкими видами преступления, угрожающими основам Советской власти и Советского строя, допускается расстрел». Причём это касалось лишь тех дел, которые находились в производстве революционных трибуналов.
Тем не менее «высшая мера социальной защиты» применялась широко – за любой вид «контрреволюции». Контрреволюционным же признавалось «всякое действие, направленное на свержение завоеванной пролетарской революцией власти рабоче-крестьянских Советов…» Из всего этого следовало, что к наказанию Советская власть подходила исключительно из соображений лояльности к этой самой власти.
Собрал сельчан на митинг, крикнул в адрес большевистских Советов: «Доколе?!» – получай: высшая мера наказания с конфискацией всего имущества. Пригрел у себя знакомого, оказавшегося «из бывших», а то и вовсе жандармом, – высшая мера. Стрельнул в того же председателя сельсовета тов. Тюрина, пусть и не в голову – так, над ухом, чтоб, скажем, попугать, – «вышак»! Иное дело, если в какого-нибудь «нэпмана» – Бабушкина там, или Поддубного, – не суть важно, – такому можно и в голову, подумаешь царский герой и весь в «георгиях»! А что он сделал для Страны Советов?..
И всё же вернёмся к приговору. Тем более что мы забежали вперёд, ибо «Основные начала уголовного законодательства» были утверждены Постановлением Президиума ЦИК СССР лишь 31 октября 1924 года, то есть уже после известных событий.
Итак, ст. 142 УК РСФСР от 1922 года гласит: «Умышленное убийство карается лишением свободы на срок не ниже восьми лет со строгой изоляцией, при условии его совершения из корысти».
Орлов убил Бабушкина, когда ему ещё не исполнилось семнадцати. Согласно ст. 18 «б» нового УК РСФСР, наказание несовершеннолетнему (от 16 до 18 лет) суд смягчил на одну треть против высшего предела санкции. Из оставшихся 5 лет и четырёх месяцев (треть от восьми) вычли семь месяцев и двадцать семь дней, которые преступник отбыл в изоляции во время дознания и следствия. А потом и тот остаток суд сократил ещё до трёх лет. Именно это и вызвало кривотолки.
Но даже такой подход к наказанию преступника, хладнокровно расстрелявшего двух человек (вторая жертва осталась в живых по случайному стечению обстоятельств) вполне объясним с точки зрения норм права большевистской Фемиды в первые годы существования Страны Советов. В первом советском Уголовном кодексе РСФСР имелась особая брешь, этакая «ниша для правосудия», точно отражавшая известную русскую поговорку «закон – что дышло: куда повернёшь – туда и вышло». Это статья 28. Вчитаемся: «В том случае, когда по исключительным обстоятельствам дела суд приходит к убеждению в необходимости определить меру наказания ниже низшего предела наказания, указанного в соответствующей данному преступлению статье Уголовного Кодекса, или перейти к другому, менee тяжкому роду наказания, в этой статье не обозначенному, суд может допустить такое отступление, не иначе, однако, как точно изложив в приговоре мотивы, его к тому вынудившие».