Ассигнации и серебро – в карман. (Он бы хорошо осведомлён о количестве наличных у Бабушкина, но стрелять именно из-за них вряд ли бы стал.) Рассматривать документы каждый в отдельности наверняка не было времени – взял все. Ещё тёплый наган смирненько лежит в кармане плаща. Важный момент: преступник уже не шарит по корзинам – в этом нет надобности, всё изъято накануне. Возможно, то была часть денег или какие-то бумаги. Иначе как объяснить, что в одной из корзин милиция обнаружила немало «ниточек», ведущих прямиком к убийце: «…письмо от 5 октября 1924 года за подписью «Леонида Орлова»… квитанция от 7 октября за № 132 Алатырского уездного отдела Наробраза… записка следующего содержания: «г. Свияжск завклубом Байкулову»»?
Перед уходом выключает свет (это показала выжившая вдова). Потом выходит на крыльцо и исчезает в направлении железнодорожной станции в Сосновке.
Жизнь этого парня разделилась на две половинки – до и после. Но в тот момент он об этом ещё не догадывался…
Вопросы, вопросы… Документы на имя своего хозяина, а также наличие различных бумаг не оставляют сомнений, что преступник прихватил их неспроста. Действительно, зачем нужны были лишние улики? И ещё: если бы Орлов выстрелил случайно, защищая свою жизнь, после убийства прихватил бы, на худой конец, только деньги, – но зачем было брать бумаги?
В этом деле лишь одно было случайным – само убийство. Орлов, по всей видимости, не хотел никого убивать. Его целью была кража. Конечно, денег и, возможно, какого-то документа (или нескольких документов). Бумаги – для заказчика, наличность – для себя. Несомненно, всё было тщательно продумано. Бабушкин был опытен, внимателен и осторожен. Однако преступнику хватило времени, чтобы незаметно взять то, что должен был взять.
Непредсказуемым оказался сам потерпевший. Хмельной с вечера, вернувшись домой от брата, атлет, по мнению злоумышленника, должен был тут же уснуть. Именно в это время Орлов, прихватив краденое, намеревался незаметно исчезнуть из дома, сесть на утренний поезд и навсегда раствориться на бескрайних российских просторах. Как говорится, ищи иголку в стоге сена. Ни о какой «явке с повинной» в волости или в Казани, бесспорно, не могло быть и речи: путь преступника лежал только в Канаш.
Но всё «испортил» сам Бабушкин. Придя домой, он намеревался лечь спать. Так бы и поступил! Но перед сном решил перекурить. И когда обнаружил пропажу ключей от корзин, заподозрил «Лёньку» в краже. Хозяин пришёл в ярость, решив разобраться немедленно, на месте. Спор прекратил плюнувший свинцом наган…
Да, Орлов ехал именно в Канаш (и на суде он это подтвердит). А по пути просматривал бумаги. Некоторые, которые могли навести на след или не представляли никакого интереса, тут же порвал. Однако почему обрывки и оставшиеся бумаги не выбросил в окно поезда, в тамбуре, в туалете, наконец? Заснул, как рассказывал? А может, всё проще: и револьвер, и бумаги преступник вёз тому, кто всё это ждал? Для весомости своих слов. Одно сказал, другое – когда показал. За кражу – одна цена, а за убийство двоих?..
В чём преступник не сомневался точно – так это в собственной безнаказанности. И появление перед глазами растерявшегося убийцы агента ОГПУ Банаха для него стало полной неожиданностью. Именно тем и ценны первые показания пойманного по горячим следам злоумышленника. И Орлову ничего не оставалось, как спрятаться за личиной малолетней «невинной овечки»: был пьян, испугался, не хотел, не думал, опять был пьян… Но, если вдуматься, его уловки достаточно продуманы.
Сначала нажимал на то, что при совершении преступления был сильно пьян («…как я стрелял не помню, был сильно пьян»). Прошло какое-то время, и когда стало ясно, что формулировка о преступлении в пьяном виде не смягчит приговора, данная тема постепенно отходит на второй план. Теперь на первом месте – тема «малолетки»: лжёт нагло и беззастенчиво, убавив себе два года (а если судить по справке, удостоверяющей личность, то на все три). И здесь не получилось. Попробовал «закосить» под аффект – наличие некоего непреодолимого душевного волнения, подтолкнувшего взяться за наган, – и это не прошло: убивающие в состоянии аффекта, обычно не грабят (и уж тем более – не прихватывают деловые бумаги)…