Когда Борисову был задан вопрос: «Что именно Казарский приказывал при конце жизни?» – тот отвечал, что «это письмо, по безграмотству его, писано вестовым 33 экип. без всякого намерения, об опасениях и сведениях на счет смерти и приказания Казарского, «ибо Казарский при конце смерти» ему ничего не приказывал».
Из этих показаний видно, что больного навещали знакомые и главные люди города – комендант Николаева генерал-майор Фёдоров, и «главный отравитель» (если следовать логике некоторых авторов) адмирал Грейг.
И ещё. Как выясняется, Казарский жаловался не только на левый бок, но и на левое плечо. Для информации: при пневмонии могут иметь место так называемые иррадиирующие боли (то есть отдающие в ту или иную область); иногда при патологии лёгких встречается иррадиация в область плечевого сустава и руку.
Из показаний денщика Казарского Борисова:
«…Находился при обмывании тела покойного, которое не представляло никаких знаков изменения; во время же похорон, не третий день, оно сильно изменилось. О неестественной смерти Казарского ничего не знает, никто о том не говорил и ни от кого не слышал, кроме слов, произнесенных самим Казарским за три дня до смерти. После принятой им поутру ванны он потребовал белье и образ Спасителя и сказал: «Бог меня спасал в больших опасностях, а теперь убили вот где, неизвестно за что»».
О посмертном изменении тела усопшего перед погребением нам уже известно. Читатель же наверняка обратил внимание на слова Казарского перед смертью: «Бог меня спасал в больших опасностях, а теперь убили вот где, неизвестно за что».
Ещё раз озвучу своё мнение: во время своей поездки в Николаев флигель-адъютант Казарский, зная истинные масштабы хищений на Черноморском флоте и представляя, с чем ему вследствие этого придётся столкнуться, находился в сильной тревоге. Он опасался не только за успех возложенной на него миссии, но и за свою жизнь. И был готов к тому, что на его жизнь будет осуществлено покушение. Постепенно эта боязнь превратилась в некую манию. Александр Иванович был одержим боязнью быть отравленным. И допускал любой финал своей миссии – в том числе, самый неблагоприятный…
Из показаний доктора Петрушевского, штаб-лекаря Николаевского морского госпиталя:
«Флигель-адъютант Казарский 27-го июня[52]жаловался, что он страдает болью в груди. 31-го числа был у него с полковником Скорабелли в бане, а 9-го июня приехал к нему и объявил, что Одесское мороженое наделало ему беды, и просил медицинской помощи. Он жаловался на усталость, на острую колику и боль в груди, чувствовал то озноб, то жар, дыхание имел трудное. 10-го июня он нашел больного лежащим в постели. Для отвращения воспалительного состояния было поставлено на грудь 20 пиявок и назначены прохлаждающие лекарства. В последнее время открыта была кровь из обеих рук и положена между лопатками шпанская мушка. Но все эти способы оставались тщетными».
Далее доктору Петрушевскому был задан вопрос: не говорил ли Казарский об отравлении его ядом? Свидетель отвечал: «9-го июня Казарский говорил, что в этот день обедал у г. Тулубьева, много ел и пил и оттого чувствует себя хуже. Об отравлении ни до, ни после болезни ничего не говорил; но, живя в трактире, имел сомнение и недоверчивость ко всем, говоря: «я боюсь, чтобы меня здесь не отравили». На консилиуме врачи заключили, что покойный был одержим воспалением в груди (pneumonia), сомнительных признаков отравления никто не видел, а потому и анатомирования произведено не было. После свидетель слышал разговоры Охоцкого об отравлении ядом Казарского, но не мог с ним согласиться, не имея никакого к сему повода, и никому о неестественной смерти покойного не сообщал».
Ещё один вопрос: «Не рассказывал ли он кому-нибудь, что Казарский, приехавши к нему просить о помощи, объявил, что после обеда в тот день у вдовы капитан-командора Михайлова, выпивши кофе, чувствует в себе действие яда, и, сидя у него на крыльце, беспрестанно плевал, и пятна, сделавшиеся оттого на полу, были впоследствии вымываемы три раза, но остались черными, и что когда он посетил его и нашел в постели, то больной бросился к зеркалу и, осматривая у себя зубы, рот и пальцы, повторял: «Так, так, во мне яд! Спасайте меня и требуйте в вознаграждение что вам угодно, я все имею от милостивейшего государя, мне нужно пожить».