Доктор Петрушевский: «…Ни о вдове Михайловой, ни о случае с кофе от Казарского не слыхал и никому о том не рассказывал, равно не рассказывал никому и того, что Казарский, сидя у него на крыльце, беспрестанно плевал и что пятна, оставшиеся от того на полу, были вымываемы три раза и остались черными».
Потом пояснил: «Когда Охоцкий ему недавно рассказывал, что он имеет сомнение об отравлении Казарского, то он ему сказал: я этого не заметил, а заметил один раз, что пятна на галерее оставались долго после того, как в первый раз был у него Казарский, но этого он не может назвать признаком яда. А действительно: на второй день посещения им Казарского больной вставал к зеркалу, смотрел на язык, на ногти; но это была его всегдашняя привычка, и когда он спрашивал, для чего он это делает, пациент отвечал: я так хочу. О яде же никогда ничего не говорил, просил только, чтобы делать ему пособие решительно. Об отравлении его он тоже не объявлял, чего и он, доктор, никому не рассказывал».
Иван Горбунов: «Далее из показаний доктора видно, что за день до смерти Казарский отдал ему ключи от чемодана и от шкатулки, также часы, лежавшие во время болезни на столе, которые после смерти сданы им в комиссию, производившую опись имущества. Других распоряжений об имении своем он не делал. При посещении больного адмиралом Грейгом доктор присутствовал два раза и оба раза больной ничего не говорил адмиралу о своей болезни и сомнении отравить его. Посещал его также генерал-адъютант Колзаков, которому он говорил, что после пиявок чувствует облегчение и надеется через неделю быть в Севастополе. В продолжении болезни «Казарский был всегда в таком сомнении», что когда подавали ему чай и два раза бульон из трактира, то он не употреблял его до тех пор, пока доктор не попробует, и он должен был ходить в кухню приказывать хозяйке самой готовить бульон, сам приносил его и в присутствии больного пробовал».
Показания штаб-лекаря Николаевского морского госпиталя Петрушевского во всей этой истории – ключевые. Из них мы узнаём, что Казарский был болен уже с конца мая. После того как флигель-адъютант вместе с приятелями – доктором Петрушевским и полковником Скорабелли – сходил в баню, ему стало хуже. Приехав 9-го июня к Петрушевскому, больной объявил ему, «что Одесское мороженое наделало ему беды, и просил медицинской помощи». Жалобы, которые предъявлял пациент, характерны для серьёзной патологии дыхательной системы: усталость, быстрая утомляемость, колющие боли в груди, неприятное чувство, когда то бросает в жар, то начинается озноб. Однако, надо думать, от доктора не укрылось главное: у больного появился опасный признак пневмонии – затруднённое дыхание. 10-го июня Казарский слёг. Доктор Петрушевский начинает проводить лечение (к сожалению, кровопусканий, пиявок и «прохлаждающих» лекарств в данном случае было явно недостаточно).
Кроме того, в показаниях доктора имеют место важные слова: «живя в трактире, имел сомнение и недоверчивость ко всем, говоря: «я боюсь, чтобы меня здесь не отравили»… В продолжении болезни «Казарский был всегда в таком сомнении», что когда подавали ему чай и два раза бульон из трактира, то он не употреблял его до тех пор, пока доктор не попробует, и он должен был ходить в кухню приказывать хозяйке самой готовить бульон, сам приносил его и в присутствии больного пробовал».
Повторюсь в который раз: флигель-адъютант Казарский был одержим боязнью быть отравленным.
Показания доктора Певницкого лишь дополняют рассказанное его коллегой, и он впервые озвучивает диагноз: «Казарский говорил… при докторе Петрушевском, что он, после сильного дождя, случившегося за несколько дней до его болезни, бывши в большом поту, прохаживался по бульвару, и с того времени начал чувствовать боль. Болезнь была… воспаление легких».
Старший доктор морских госпиталей Врачко показал: «…Навещал больного, который о подозрении в отравлении себя ничего не говорил, ни малейшего признака отравления на больном не заметил. Способ лечения больного доктором Петрушевским признал рациональным и по смерти рапортовал по начальству, что «флигель-адъютант Казарский умер от нервной горячки, в последствие прошедшей воспалительной болезни»».