Долгое время меня, как исследователя, терзал один и тот же вопрос: откуда в адмирале Корнилове была, как однажды выразился его сослуживец, такая «неудержимая одержимость»? И вряд ли мне удалось бы когда-нибудь самостоятельно найти ответ на этот вопрос, если б в руки не попались воспоминания декабриста Дмитрия Завалишина – однокашника Нахимова, а в бытность Корнилова кадетом Санкт-Петербургского Морского корпуса – его преподавателем. И тогда всё встало на свои места. «Неудержимая одержимость» у Корнилова была всё оттуда же, из далёкой юности, уроки которой научили многому, в частности, быть самостоятельным, трудолюбивым и не перекладывать свои обязанности на других.
Так вот, как рассказывает Завалишин, однажды с ним произошёл «забавный случай». К строгому педагогу пожаловал некий сенатор и бывший губернатор в Сибири, желавший с ним познакомиться. Как выяснилось, посетителем оказался отец одного из воспитанников Морского корпуса, Владимира Корнилова.
«Он сказал мне, – пишет Завалишин, – что у него есть сын в корпусе и что по расписанию ему досталось экзаменоваться у меня в гардемарины.
«Что же вам угодно?» – спросил я.
«А вот видите ли, – отвечал он, – сын у меня мальчик способный, но немножко резов, поэтому я и решаюсь попросить вас быть к нему поснисходительнее, если он по рассеянности что-нибудь не так будет отвечать».
«Плохую же услугу, – сказал я ему на это, – оказали вы вашему сыну, и я оказал бы ему сам по себе снисхождение, но теперь после вашей просьбы обязан буду быть ещё особенно строгим…»
«Ах, Боже мой, – сказал он, вскочив с кресла, – так сделайте одолжение, забудьте, что я вам говорил что-нибудь».
«Вы знаете, – отвечал я, – что это невозможно, и поэтому самое лучшее, что вы можете сделать, это рассказать всё сыну вашему, чтобы и он понял, что ему не только нечего надеяться на снисхождение, но и ещё наверное должен ожидать большей строгости. Посоветуйте ему лучше приготовиться».
Старик ушёл от меня в большом смущении, но это послужило в пользу сыну. Он, как говорится, засел вплотную, день и ночь, и выдержал экзамен хорошо»39.
Какой можно сделать вывод из прочитанного? Только один: у будущего адмирала и героя обороны Севастополя были прекрасные, любящие родители и мудрые педагоги. Вне всякого сомнения, именно эти обстоятельства явились главной предпосылкой перевоплощения скромного гардемарина в отважного флотоводца. Честь им и хвала!..
И в последующей своей военной службе Владимир Алексеевич к подчинённым будет очень требователен, в то же время отмечая, что «без методы и терпения нельзя ожидать успеха ни в каком учении»40.
Ничего удивительного, что, оказавшись перед смертельной опасностью, адмирал Корнилов, казалось, ничуть не думал о себе – только о возложенной на него тяжёлой ноше: Родину защищать.
«Спокойно и строго было выражение его лица, – вспоминал о последних часах жизни адмирала Корнилова его флаг-офицер Иван Лихачёв. – Лёгкая улыбка едва заметно играла на устах; глаза – эти удивительные, умные и проницательные глаза – светились ярче обыкновенного, щёки пылали; высоко держал он голову, сухощавый и несколько согнутый стан его выпрямился: он весь как будто сделался выше ростом… Я никогда не видел человека прекраснее его в эти минуты»41.
Около 9 утра Корнилов составляет последний рапорт:
«Его светлости князю Александру Сергеевичу Меншикову. 5 октября, 9 часов. Со светом открылась взаимная канонада 4 и 5 №, более всех терпят 4. Анфилируется англичанами и французами. Покуда наши артиллеристы стоят хорошо, но разрушено порядочно. Войска укрыты. К несчастью, штиль и дым стоит кругом. Боюсь штурма. Впрочем, меры все взяты. Остальное в руках Божиих…
[Приписка] Неприятельский огонь направлен, как я сказал, на батареи, но много бомб падет и в город».
От пятого бастиона под обстрелом двинулись к шестому. Оттуда Корнилов ненадолго отъехал домой – выслушать донесения и отдать срочные распоряжения. Уже выходя из дома, вынул из кармана золотые часы, доставшиеся от отца, и протянул уезжавшему в Николаев капитану Христофорову: