Вопрос скучающим «всезнайкам»: кого из них будут оперировать первым? Что скажете, друзья? Ну… Долго думаете, господа!..
Для доктора Пирогова этот несложный ребус был проще азбуки, и он бы с ходу потребовал положить на стол второго, и никакого другого! То есть с раной в груди. Потому что время-времечко для этого раненого сейчас дороже копий царя Соломона. Он, второй, умирает. И время его жизни идёт на минуты. Впрочем, как и время третьего, с разорванной печенью и окровавленным желудком. Ведь третий… тоже умирает. И он даже не может кричать. И почти обескровлен. У него болевой шок. А значит… Значит, этого «молчуна»… уже не спасти. Разве что облегчить страдания лишней порцией опиумных капель…
А вот с первым всё по-другому. Он, этот раненый с бастиона, по сути, счастливчик, ибо будет жить. Его рана уже перевязана, но руку, возможно, придётся ампутировать, но немного позже, сразу вслед за вторым. Боль невыносимая; но, если стиснуть зубы, какое-то время можно терпеть. Раз за разом он пробует кричать, но больше для того, чтобы на него обратили внимание. Но в его сторону даже никто не смотрит, все заняты другим. Бесчувственные! А-а-а… А-а-а…
Счастливчик. Но только Пирогов и его коллеги знают, что все эти трое (даже умирающий) – счастливчики: им повезло быстро оказаться в операционной. Потому что десятки других, не менее тяжёлых, до неё просто не дожили. Время-времечко сыграло против тех, других, непопавших на стол к хирургу.
Заслуга Николая Ивановича Пирогова, как уже было сказано, в том, что он ввёл сортировку раненых. Суть сортировки проста: максимально употребить драгоценное время врача для спасения тех, кого ещё можно спасти.
Итак, всех раненых он сортировал на четыре категории.
Первые – безнадежные. Им – обезболивающие капли, священник. К сожалению, больше ничего. По крайней мере, со стороны хирурга, который необходим тем, за жизнь которых можно побороться. В Севастополе этих несчастных отправляли в дом купца Гущина (его называли «мёртвым домом»). И если из уст хирурга слышалось: «В дом Гущина», – это звучало как смертный приговор.
Вторые – неотложные. Этих – срочно на операционный стол. Чуть промедлил – и они пополнят первую категорию. Прооперированных в перевязочном пункте тут же отправляли в казематы Николаевской батареи, двухметровые стены которой и толстый насыпной потолок позволяли обеспечить раненым надлежащий покой и сохранить жизни. Правда, кроме лазарета, в надёжных подвалах этой батареи разместился штаб гарнизона, склады и даже церковь. Скоро там уже не будет хватать места…
Третьи – так называемые отсроченные, то есть те, которые могут повременить с операцией. Для них – хороший уход, тщательное обследование и лечение. Некоторые из этой категории вообще обходились без операции. Нуждавшихся отправляли в тыловые госпитали.
Ну и четвертая категория – легкораненые. Заниматься ими была забота фельдшера, который, как правило, делал квалифицированную перевязку. Многие из этих раненых быстро возвращались в строй.
Кроме того, Пирогов приказал разделять пострадавших с чистыми и грязными (инфицированными) ранами. В Севастополе все гнойные и гангренозные размещались в домах купцов Орловского и уже знакомого нам Гущина.
«В доме Гущина хозяйничал фельдшер Калашников, – пишет В. Порудоминский. – Его называли Хароном – в честь мифического перевозчика, который на своем челне переправляет души в царство мертвых. Зловоние в доме Гущина стояло такое, что иные падали в обморок, еще не дойдя до двери. Говорили, что у Калашникова железные легкие. Не удивлялись – он ведь и в Петербурге из анатомического барака не выходил: следил за порядком, помогал при вскрытиях, готовил скелеты. Привык… Калашников был при Пирогове вернейшим Санчо Пансой. В нем светилась какая-то радость от постоянного общения с Пироговым. Он был предан своему профессору. Не только по службе, но по дружбе служил ему самоотверженно и трогательно. В опустошенном, полуразрушенном Севастополе добывал для Пирогова то бутылочку вина, то кислой капусты, то баранок к чаю. Калашников верил Пирогову свято и жил убежденностью, что вместе с Пироговым приобщается к великому делу»57.