Он был болен уже с начала месяца: преследовали кашель и лихорадка; а ещё проснулись простреливающие боли в спине… противно ныло в области печени… После известий из Крыма к физическим мучениям прибавились психологические. Теперь Николай почти не спит. Его ночные «прогулки» по скрипучему дубовому паркету стали регулярными.
Туда-сюда, туда-сюда…
Так, наверное, боясь рокового рассвета, ходят смертники в камере Шлиссельбургской крепости в ночь перед казнью… Каховский, Рылеев, Пестель… Нет-нет, этих забыть!..
Туда-сюда, туда-сюда…
Ночь перед казнью… Интересно, какие переживания терзали перед смертью несчастного Луи Капета? Наверняка так же бродил по грязной камере из угла в угол… Чем его последние часы отличались от его, Николая, истязательных ночных бодрствований?
Туда-сюда, туда-сюда…
Даже если лечь и задремать – будет не легче, а ещё хуже: те мертвецы из Севастополя – они уже приходили и что-то настойчиво требовали. Чего же они хотели? Кажется… да-да, вернуть им жизни – много жизней. Как же я вам их верну, помнится, спросил, он. Как отнял, сказали, так и верни!..
Обычно от подобного (а теперь это снилось постоянно) он сначала сильно вздрагивал и лишь потом просыпался. В холодном, липком поту и с дикими глазами. Кошмары – это пытка для провинившегося. На этот раз этим провинившимся был ОН – Помазанник Божий, обрекший умирать своих подданных ни за понюх табака. Даром! Вот ведь дурак!
Николай вскакивает: кто здесь?! Кто крикнул ему это непростительное слово – дурак?! Никого. Он один. Один на один с собою. Значит, сам себя назвал, как и следовало назвать: дурак! Потому что профуфыкал Босфор!
В сердце вновь защемило, появилась лёгкая одышка. Босфор – это пилюля от сердца. Потому что позволяет в мыслях вернуться назад – к тем благодатным дням, когда он был Триумфатором. И всё же Босфор – это лекарство, при приёме которого возникают признаки передозировки: сначала сердце отпускает, а потом сжимает так, что в глазах темнеет… Босфор – это утраченные возможности; то, что он когда-то безвозвратно потерял. Признайся же, признайся, что тебя сегодня унижают и топчут. И хоть бы кто – самые ненавистные: османы, «лягушатники» и эти торгаши. А всё потому, что ты… что ты – давно Не-Триумфатор. Теперь Вы, Ваше Величество, просто никому не нужный изгой, способный только на одно – посылать своих солдат на бессмысленную бойню…
В тот день, когда императору Николаю сообщили о «евпаторийской конфузии», монарх передал ведение государственных дел наследнику – великому князю Александру Николаевичу.
– Теперь вся надежда на тебя, Саша, – скажет Николай сыну и прикроет глаза.
Было не по себе. Отныне он навсегда – Не-Триумфатор.
Николай Павлович умирать не собирался. Все знали, что у него «железное здоровье», и выкладывать широкой публике подробности царского недомогания было запрещено. Правда, до поры до времени.
Тем не менее, что бы ни говорили, но «тёмные, неясные слухи» о серьёзной болезни императора стали ходить по Петербургу ещё с начала Великого поста, то есть с первых чисел февраля. По крайней мере, об этом упоминали многие современники – в том числе лекарь лейб-гвардейского Семёновского полка Ильинский. Но это, что называется, просочившаяся информация для посторонних. Свои же, родственники и придворные, знали больше, а потому… лишь перешёптывались. И, если судить по дневниковым записям фрейлины Двора г-жи Тютчевой, даже ничего не записывали в свои записные книжки. Например, в дневнике той же Анны Тютчевой встречаем перерыв в записях с 29 декабря 1854 года до 19 января 1855-го. То есть в те самые дни записи отсутствуют. Следовательно, подобная тишина могла свидетельствовать только об одном: Императорский двор находился в большой тревоге.
Немного хронологии. Болезнь монарха началась 27 января 1855 года. Об этом нам говорят дневники Л. Дубельта, П. Киселёва, Д. Милютина. Однако при своём аскетическом образе жизни Николай почти не обращает внимания на первые признаки заболевания и продолжает жить и работать в своём обычном ритме трудоголика.
Из воспоминаний графа Павла Киселева[111]:
«31 генваря, при моем докладе, Государь изволил мне сказать с обыкновенною Его приветливостию: «Ты ведь не забудешь, что нынче понедельник и что мы обедаем вместе». Я отвечал, что простудился и опасаюсь быть неприятным гостем для Императрицы. На что Государь возразил: «Я тоже кашлею, жена с нами обедать не будет, и мы вдвоем будем кашлить и сморкаться». Так и последовало, стол был накрыт в комнате Её Величества, которую застал я на канапе и которая в сей день оставалась на диете, т. е. без обеда. Государь кашлял изредка и жаловался на спинную боль, но был покоен и даже весел, что в последние месяцы в Гатчине и Петербурге я не всегда имел утешение видеть – напротив, он утомлялся и сколько не желал преодолевать душевное беспокойство – оно выражалось на лице его более, чем в речах, который при рассказе о самых горестных событиях заключались одним обычным возгласом: «Твори Бог волю Свою»…
111
Киселёв, Павел Дмитриевич (1788–1872) – русский государственный деятель, генерал от инфантерии, генерал-адъютант. Участник Отечественной войны 1812 года и заграничных походов русской армии: в этот период в общей сложности принял участие в 26 сражениях. Во время русско-турецкой войны 1828–1829 гг. был главнокомандующим российским войсками в Дунайских княжествах. После войны – управлял этими княжествами, находившимися под протекторатом России. Первый министр государственных имуществ (1837–1856 гг.). Был послом во Франции (1856–1862 гг.). Умер в Париже; похоронен на кладбище Донского монастыря в Москве.