- И так будет всегда, как только вы решитесь открыть свои вонючие рты, чтобы возразить мне либо другому преподавателю.
Хриплые мольбы о пощаде, унизительные заверения в послушании, стоны. Боже! Это неправильно. Бесчеловечно! Такого быть не должно. А ведь это только первый урок, а будет и второй, и третий, и несколько лет обучение, а потом жизнь и работа на острове. Вот только дотяну ли я до выпускного?
- А теперь! – командует Милевская, в тот же момент боль отпускает, и дыхание перехватывает от внезапно нахлынувшей эйфории. – Два штрафных круга по стадиону! Бегом марш!
Глава 6
Надо ли говорить, что в раздевалке, после урока физкультуры я появляюсь позже всех, и вместо форменного платья, нахожу клочки бежевой ткани, разбросанные по всему помещению. Сумочка оказывается выпотрошенной, а всё её содержимое валяется рядом с перевёрнутым мусорным ведром, вперемешку с использованными тампонами, огрызками фруктов и рваными следками.
Женская половина группы с нарочитым спокойствием и показной озабоченностью стягивает с себя потные костюмы, расчёсывает волосы, кто-то уже плещется в душевой.
Я молча, стараясь ни на кого не глядеть, едва сдерживая бессильные слёзы ярости и обиды, наспех сдираю спортивный костюм и нижнее бельё, направляюсь туда, где хлещет по кафелю пола вода, и раздаётся мелодичное пение Валерии.
- Кто это сделал? – спрашиваю сразу же, как только оказываюсь в соседней кабинке. Водяные горячие капли смешиваются со слезами, а шум, по крайней мере, я на это надеюсь, маскирует дрожь моего голоса.
- А я откуда знаю? – фыркает красотка, брезгливо морща носик и поджимая пухлые розовые губки.
- И ты считаешь это нормальным?
Едва сдерживаюсь, чтобы не вцепиться в её белые, намокшие и отяжелевшие от воды космы. И, наверное, так бы и сделала, если бы не знала точно, кто победит в борьбе. Валерия сильнее, жилистее, у неё две здоровые руки и две здоровые ноги. А я? Растянусь на мокром полу, распластаюсь у её стройных ножек и даже самостоятельно подняться не смогу.
- Мне плевать, - выплёвывает красавица, размазывая душистый гель по, отливающей бронзой коже. – Обсуждать твои сраные шмотки я не собираюсь. Мне даже смотреть в твою сторону противно, убогая. Так что, закрой пасть и не смей со мной заговаривать, а то и без второй ноги останешься.
В душевую подтягиваются и другие девушки группы. Смеются, переговариваются, обсуждают что-то домашнее, обычное, бытовое. Словно в раздевалке не валяются обрывки чужого платья.
- А я своему каждый вечер сказки читаю. Он уже сам ждёт, зубки почистит, ляжет, а книжку рядом с собой кладёт, знает, что приду и читать ему буду, - тараторит рыжая востроносая дамочка, лет двадцати пяти, кажется Регина, яростно натирая своё, покрытое множеством веснушек, белое тело.
- Сказки учат добру, ты это правильно делаешь. Я тоже своим читаю, - авторитетно поддерживает Светлана, с наслаждением запрокидывая кудрявую голову к бьющим из-под потолка, струям.
- Как же я скучаю, и по мужу, и по сынишке, - всхлипывает Аня, полоща чёрные, блестящие пряди. – Как они там? Ищут, наверное, волнуются.
И как, читая сказки малышам, рассуждая о добре и справедливости, они могут совершать такие вещи, или равнодушно смотреть, как их совершают другие? А может, моя персона доброго отношения недостойна?
- Кто это сделал?
Хочу произнести твёрдо, уверенно, но голос даёт петуха, срывается на придушенный писк. Я словно вижу себя со стороны. Худая до прозрачности, покрытая мыльной пеной, бледная, с некрасиво согнутой ногой, стоящая посреди душевой, до смешного беспомощно сжимающая кулачки.
- Ну скажем мы тебе, кто это сделал, и что дальше? - усмехается стриженная под мальчика девица с тату в виде змеи на левой лопатке. Ровные белые зубы, длинные, скорее всего, накладные ресницы. – Что ты сделаешь, убогая? Заплачешь?
Женщины сдавленно хихикают. Однако, Змее, по всей видимости, хочется громких оваций, и она продолжает, медленно приближаясь ко мне, осторожно наступая аккуратными ступнями на плитки кафеля. Красный лак на маленьких ухоженных пальчиках, как капли алой крови.
Клубится белый пар, влажно, душно, запах мыла, сладкий и густой щекочет ноздри. Тяжёлые, вязкие слова, будто куски размокшей глины, шлёпаются на пол.
- Запомни, убогая, никто не станет с тобой возиться, никто не станет терпеть незаслуженные наказания по твоей вине. Нам всем будет проще, если ты сдохнешь.
- А разве я прошу тебя со мной возиться? – теперь меня трясёт, но уже от ярости. Чёрт побери! Почему, когда люди видят человека с дефектом, тут же начинают бояться за свой покой, волнуясь, как бы их не попросили о помощи?
- Смотрите, девочки, она что-то проквакала? – Змея сжимает губки в куриную гузку, картинно закатывает глаза. – Прикиньте, эта дохлая селёдка даже не знает, на кого нарвалась. Надо же!
Одобрительный женский смех, горящие в предвкушении неравной драки глаза. Не зря предвкушают, драке быть! И кому здесь не поздоровится уже понятно, хоть к бабке не ходи. Силы слишком не равны.
Кем она была на материке, интересно? Очень- очень хреновой актрисой?
- Да плевать кем ты была? Мы все здесь материал из которого будут что-то лепить. И ты – полная дура, если питаешь какие-то иллюзии и продолжаешь кичиться своим статусом. Засунь его себе в тощую задницу.
Хочу сделать ей как можно больнее, увидеть её слёзы. Не желают дружить или хотя бы соблюдать нейтралитет – не надо. Однако, проглатывать оскорбления я тоже не стану. Знаю по детскому дому, дашь слабину – сожрут вместе с костями и не подавятся. И, кажется, я своей цели достигаю. Лицо Змеи дёргается, в глазах вспыхивает огонёк детской обиды.
- Сучка, - шипит она, а в голосе едва, но всё же звенят слёзы. – Маленькая, страшненькая дрянь!
Вот только наслаждаться своей победой мне приходится весьма недолго.
Резкий тычок в солнечное сплетение, и я валюсь на мокрый пол, захлёбываюсь в мыльной луже. Пытаюсь поднять голову, отдышаться, но чья-то рука прижимает меня к полу, не давая сделать вдох, не давая выплюнуть грязную, мыльную жижу, заполнившую рот. В глазах мутнеет, тело ослабевает. Чёрные кафельные плиты, летящие сверху водяные струи, голые ноги, лобки разных цветов, белёсые, чёрные, рыжие, ягодицы и груди. Смех, яростные выкрики, всё смешивается, закручивается сумасшедшей воронкой. Удары по ногам, в живот, по спине. Каждый отдаётся вспышками боли, тупой, острой, стреляющей, жгучей. Верх и низ, лево и право меняются местами. Что-то кричу, о чём-то прошу, но сама не слышу собственного голоса, уже не соображая, где нахожусь и что происходит.
Удар по голове, в самое темя отдаётся ослепительным фейерверком боли. Электрический разряд по всему телу, по всем нервным стволам и ответвлениям, до тошноты, до беспамятства. Кажется, что каждая клеточка моего организма вспыхнула красным огнём. Вспыхнула, чтобы через мгновение погаснуть, погрузив меня в ворсистую, плотную тьму.
Глава 7
Тьма отпускает неохотно, липнет к сознанию рваными чёрными клочьями, спутывает мысли, наполняет голову чем-то мягким, скользким, как речная тина. Встаю с пола, отплёвываюсь. На языке вкус мыла, в ногах и руках противная дрожь. Наспех ополаскиваюсь и, держась за скользкую стену, бреду к раздевалке. Застываю на пороге, пропахшей женским потом и дезодорантом комнаты, тупо, с трудом осознавая ужас произошедшего, смотрю на, разбросанные по всему полу, бордовые и белые тряпочки. Тряпочки, бывшие когда-то спортивным костюмом, тряпочки, бывшие когда-то нижним бельём. Стрелки часов неумолимо указывают на время начало второй пары. В голове мутится от недавних ударов, от внезапно накатившей усталости, от непонимания происходящего. Я голая, совсем, абсолютно. На мне ни единой ниточки, и у меня два пути, два варианта решения этой проблемы: идти на уроки в чём мать родила или не идти совсем. За появление в неподобающем виде и опоздание – штраф, за прогул- телесное наказание. От штрафа, по крайней мере, не больно, а вот боль я переношу очень плохо, даже кровь из пальца сдавать боюсь.