Наш день вдвоём мне кажется очень длинным и невероятно прекрасным. С начала, мы пьём кофе в беседке, болтая обо всём и ни о чём конкретном, потом, поливаем цветы, без всякой магии, дурачась и брызгаясь друг в друга из шланга, затем, направляемся на прогулку по острову. Аккуратные одинаковые белые домики с красными крышами, окружённые пёстрыми клумбами и фруктовыми деревьями, швейные, гончарные, деревообрабатывающие мастерские, пасека, птичник, а ещё поля с аккуратными посадками и фруктовая роща. Всё идеально ухоженное, везде командуют маги, и трудятся мупы. Мупы-трактара, мупы- поливалки, мупы-уборщики.
Пару раз, мимо, деловитой походкой проходит инквизиторский патруль в неизменных чёрных плащах, что, разумеется, слегка омрачает картину, правда, ненадолго.
- Здесь всё делается с помощью магии, - поясняет Молибден. – Маги-садоводы заряжают растения своей энергией, что позволяет культурам расти и плодоносить. Танцоры управляют погодными условиями, по тому, на острове никогда нет ни засухи, ни проливных дождей.
- А это что? – указываю на высотное здание из розового камня. Слишком обычное для этих мест, слишком казённое. Жалюзи на окнах, стеклянные двери с дурацкими надписями «Вход» и «выход», крутые ступени и мужчина в форме охранника.
На мгновение возникает ощущение, словно я на материке, и нахожусь в центре города, где вот таких строгих зданий полным- полно.
- Целительская, - отвечает Данила, и я улавливаю в голосе какое-то напряжение, словно ему неприятно говорить. – Здесь лечится императорская семья и приближённые к ней. Ты же знаешь, простой народ магическими штучками не балуют. Помнишь, чем нас в детском доме лечили?
- Ага, зелёнкой, содой и тумаком, - соглашаюсь, заставляя себя улыбнуться, как можно безмятежнее. Тщательно-скрываемая нотка напряжения, продолжает царапать слух. Но ведь не станешь же спрашивать, лезть в душу, если человек всеми силами пытается что-то скрыть? Да и к чему? Захочет – расскажет сам. Не стоит наступать на старые грабли, своей навязчивостью, желанием знать всё-всё, отмечая каждый жест, каждый взгляд, любое изменение в голосе, я умудрилась испортить отношения с сестрой. Необходимо научиться соблюдать чужие границы, если я не хочу, чтобы от меня шарахались, как от чумы.
- Ну вот, а сильные мира сего лечатся с помощью магии, это и быстро, и эффективно.
- А сейчас там кто-то есть, или здание пустует?
- Там сейчас находится его величество. Он очень болен, и прилетает на остров каждые две недели. Но болезнь слишком запущена, и думаю, даже магам-целителям с ней не справиться.
- Так что же наш правитель так поздно спохватился? Ведь у него столько возможностей и обследоваться, и лечиться.
Лицо Данилы искажается, как от болезненной судороги, глазах вспыхивает бессильная ярость, но лишь на одно мгновение, затем, преподаватель берёт себя в руки, словно странной метаморфозы вовсе не было, и спокойно, со всем возможным равнодушием, произносит:
- Есть такие яды, Мелкая, которые будут разрушать твой организм медленно и незаметно. А когда человек начинает чувствовать что-то неладное, уже поздно. И запомни, студентка Жидкова, магия – сильное оружие, и она существует не только в Конгломирате, но и в других, враждебных нам, странах.
Возвращаемся домой за полдень, и принимаемся вместе готовить обед на светлой, просторной кухне. Нет, не с помощью мупов, а сами. Мупов, как оказалось, в доме Молибдена никогда не водилось. Ловлю себя на том, как же весело, легко и тепло на душе вот от этой нехитрой возни на кухне. Шкварчат на сковороде ломтики рыбы, варятся золотистые брусочки картофеля, пестреют, летя в прозрачный салатник, нарезанные кубиками овощи.
- А нельзя было мою ногу вылечить сразу, как я только прибыла на остров? – спрашиваю Данилку, смешно вытирающего луковые слёзы.
Вредный овощ красиво ложится на доску ровными колечками, мужские пальцы держат нож уверено и как-то сексуально. Чёрт! Неужели любое его действие будет теперь вызывать у меня сладкую тягучую боль внизу живота и впрыскивать раскалённую лаву в вены?
- Знаешь, как проходит инициация, Мелкая? – Данька озорно улыбается, откладывает нож в сторону, обнимает за плечи. – Крабич, в присутствии студентов старших курсов и других преподавателей, выстраивает первокурсников в одну шеренгу, произносит всякую пафосную муть, мол какие вы молодцы, как нужны империи и бла-бла- бла. Затем, все отправляются праздновать окончание сессии, а первокурсников ведут в пещеру, укладывают в ванны, и куратор в присутствии Крабича, разумеется, взрезает студентам вены, чтобы камни пропитались их кровью. Остров принимает жертву и даёт свою силу. Ты умираешь и возрождаешься вновь. От одной только мысли, что я сознательно причиню тебе боль, у меня нутро переворачивается.
- Но тебе всё равно пришлось бы это сделать, - с неохотой освобождаюсь от его рук, переворачивая кусочки рыбы. –Как я понимаю, без этого дальнейшее обучение невозможно.
- Да, и я боялся этого момента, - поцелуй в макушку, от которого всё тело пронзает острым, щемящим, прохладным, словно родниковая вода, чувством восторга. – Ведь многие так инициацию не проходят. Впадают в истерику, стараются сбежать, выкрикивают проклятия. И вот таких, остров, почему-то, отказывается принимать, будто слышит, будто понимает. А бывает и так, что люди просто не выходят из пещеры. Кровь впиталась, жертва принята, но человек всё равно умирает.
- Может, если бы вы давали студентам всю информацию, было бы гораздо проще и честнее?
Молибден берёт из моих рук лопаточку, отодвигает меня от плиты, сам накладывает в тарелки рыбу.
- Самая умная, да? – улыбается он. – Раньше предупреждали, чтобы, как раз, всех этих истерик избежать. И знаешь, сколько было тогда самоубийств? Люди боялись и самой инициации, и привязки. Поэтому, до поры до времени, молчим, и заставляем молчать старшекурсников.
А ночью мы купаемся в море, чёрном, тёплом и спокойном, едва шелестящем по гальке. Вода усыпана зеленоватыми крупицами звёзд. Пляж дик и пуст. И мне хочется остановить время, растянуть, чтобы, как можно дольше пребывать в этом чернильном, тёплом безмолвии, где все чувства обострены до предела, где царствуют лишь прикосновения. Прикосновения морских волн, лёгкого игривого ветерка, горячих мужских рук и губ.
Глава 23
Она спит. На щеках лёгкий румянец, в густоте ресниц поблёскивают капельки слёз. Осторожно, боясь разбудить, провожу ладонью по платиновым рекам волос, разбросанным по подушке, легко целую в лоб, поправляю одеяло. В груди щемящая, пронзительная, скручивающее всё нутро нежность и безумное, безотчётное желание схватить, прижать к себе, замуровать в объятиях и не отпускать ни на одну секунду. Я зажёг свечу, и не по тому, что приказал Крабич, чёрт бы его побрал, а потому, что всегда хотел это сделать, ещё тогда, в детском доме. Чем старше мы становились, тем сильнее меня тянуло к хрупкой, беззащитной, как воробушек, Илоне. Пацаны обклеивали стены плакатами с изображением заграничных грудастых и жопастых актрис и певичек, я же, представлял её. Хотел нарисовать портрет и повесить над кроватью, но, хорошенько подумав, всё же не стал этого делать. Побоялся, что засмеют. Мне нравилось хватать её на руки и тащить на крышу, осознавая беспомощность этой девчонки.