Сквозь охвативший меня холод, где то в области сердца начинает клокотать ненависть, чёрная, едкая, словно серная кислота, обжигающая резкой болью. Как же я ненавижу эти пухлые губы, этот совершенный овал лица, равнодушные стальные глаза, голос, сладкий, обволакивающий, тёплый и мягкий, как сливочное масло. Ненавижу горячую ладонь, сжимающую мои запястья.
- Как ты можешь такое говорить? – с трудом разлепляя замороженные губы, произношу, понимая, что несу бональщину, пошлость, словно героиня телесериала, ведь мои чувства глубже, ярче, сильнее. – Это наш с тобой ребёнок, чудо, подаренное богом! Причём тут Крабич? Причём тут магия? Что за бред ты несёшь?
Выдёргиваю свои руки из его хватки, запоздало думая, что это надо было сделать давно, пытаюсь глотнуть хоть немного воздуха, но он застревает в горле ледяным, бугристым комком.
- Дурочка, это не игра. Ты умрёшь. По-твоему, никто не пытался беременеть? Ты одна такая умная? И нет в тебе ещё никакого ребёнка, - голос Молибдена ровный, но по играющим на лице желвакам, я вижу, что он на грани, что все его аргументы исчерпаны, и он досадует на моё упрямство. – Ты забыла выпить таблетку, и сперматозоид соединился с яйцеклеткой только и всего. Не драматизируй, малыш.
- Я не верю тебе, - слова из пересохшего горла выдавливаются с трудом, как засохшая паста из тюбика. – А даже если и так, я готова рискнуть.
- Рискнуть собственной жизнью? Ради чего? Ради комка клеток? Ты совсем идиотка, Мелкая?
Слова Данилы бьют хлёстко, больно со всего размаха, не давая опомниться, не позволяя сформулировать фразу. Хочу назвать его трусом, хочу заорать, что он сам притащил меня на этот проклятый остров и лишил радости материнства, что никто, а уж тем более он, не имеет права убивать жизнь, появившуюся во мне. Но произношу совсем другое:
- Комок клеток? Какой же бесчувственной тварью надо быть, чтобы так назвать своего ребёнка?
Я не плачу, напротив, мои глаза сухи, словно в них насыпали песка. И это хорошо. Не хватало ещё разрыдаться перед этой скотиной.
Несколько минут мы молча смотрим друг на друга, и холодная сталь его глаз пронизывает меня насквозь, вгрызается в плоть, кромсает на сотни кровавых ошмётков мою душу.
- Позволь мне попробовать, - тихо произношу, и скорее чувствую, чем вижу, как серых омутах мелькает сомнение, робкое, хрупкое, как первый декабрьский ледок. Однако, через мгновение взгляд Молибдена твердеет.
- Нет, Мелкая, ты слишком дорога мне, - отрезает он, и в воздухе вспыхивает вход в портал.
Крепкие руки, не давая опомниться, хватают меня за шиворот, словно котёнка, и я лечу в обрамлённую розовым свечением пустоту.
Глава 25
Падаю на ковёр, Молибден возвышается надо мной, властный, уверенный в своей силе и правоте, от того и расслабленный. Хищник, безжалостный зверь, играющий с глупой доверчивой добычей.
В красном свете, разлившегося по небу заката, моя комната кажется зловещей. А ведь сколько радостных пробуждений в ней было, сколько мечтаний перед сном под успокаивающие первые аккорды арфы! А я ведь уже успела полюбить это место, горячее солнце, плотный, насыщенный ароматами трав и моря воздух, крики птиц, пестроту порхающих по всюду бабочек, ночные купания с Молибденом по выходным, наши долгие разговоры за чашкой чая или бокалом местного вина в его беседке и грёзы о том, как я однажды войду в дом своего куратора хозяйкой, как каждое утро стану просыпаться в крепких мужских объятиях, бежать на кухню, чтобы поставить чайник и покормить кота. Да, у нас обязательно был бы большой рыжий кот. Но видно, не судьба. Существуют такие слова, которые простить невозможно, оставляющие в душе безобразные ожоги, глубокие зияющие каверны, обрамлённые омертвевшими, обугленными лоскутами.
- Зачем ты притащил меня на этот остров, зная, чего я буду лишена? – слова сухими комьями рассыпающейся земли карябают горло, оставляя тошнотворную горечь на языке.
- Что за глупый вопрос? – усмехается Данила, и впервые его улыбка кажется мне гадкой. Чувствую, как с каждой секундой между нами вырастает стена. Глухая и непреодолимая. – Я спас тебя от нищеты, от унизительной необходимости гнуть спину и считать жалкие гроши. У тебя были способности, у меня хорошие отношения с инквизитором нашего с тобой города. Грех не воспользоваться. А материнство? Чёрт побери, Мелкая, ты же далеко не дура и вполне сможешь реализовать себя в чём-то другом. Пусть новых граждан для Конгломерата рожают те, кому нечего дать.
Задыхаюсь от возмущения и ясного понимания, что до Молибдена я не достучусь. Как бы я не кричала, не плакала, не обвиняла, любое моё слово, любые доводы, будут для него всего лишь шелестом морской пены по гальке. Он не видел и никогда не увидит себя в качестве отца. Молибден – куратор, сильный маг, пылкий любовник, но никак не отец.
А вместе с этим пониманием, меня, от макушки до пяток пронизывает холодной спицей страха. Мы с Данилой одни в этой комнате. И он сможет сделать со мной всё, что угодно, и сделает. В глазах стальная решимость, в голосе металл. Сердце, загнанной птицей, мечется в грудной клетке, в теле дрожь, воздух становится колючим и нещадно карябает лёгкие при каждом вдохе, в ушах тонкий комариный писк.
Словно учуяв запах моей паники, Молибден подходит ко мне, медленно, по-кошачьи мягко. Я же отползаю от него всё дальше и дальше, пока не упираюсь в стену.
- Я сам вытащу из тебя это, - мягко обещает он. – Не бойся, всё пройдёт, относительно, без боли и осложнений. Не даром принцесса и её фрейлины предпочитают обращаться за абортом к магам. Жаль, что эта процедура доступна лишь богачам, нежеланных детей, матерей-одиночек и малолетних преступников в Конгломерате было бы на порядок меньше.
Вздрагиваю от каждого его слова, как от удара плетью. Да, он бьёт меня, по самому оголённому и уязвимому месту моей души, оставляя глубокие кровоточащие рубцы.
В комнате стремительно темнеет, в синеве плотного сумрака фигура Молибдена кажется светлой, нечеловеческой, высеченной из камня. Словно сейчас на меня надвигается ожившая статуя.
- Прекрати скулить и ползать, мне это надоело, - отрубает наконец Данила и рывком поднимает меня с пола. – Прекрати делать из меня монстра. Сейчас ты ляжешь и постараешься расслабиться.
Тащит меня в сторону, белеющей в темноте кровати, я же царапаюсь, вырываюсь, стараюсь укусить держащие меня пальцы. Всё исчезает, остаётся лишь борьба, борьба песчинки с бурей, огонька свечи с густым мраком глубокого подземелья, нежного ростка с суровой зимней стужей.
- Ты и есть монстр! – ору я пересохшим горлом. – Монстр! Убийца! Чудовище!
- Твоё право так считать, - ровно, словно объясняя очередной урок, произносит куратор, укладывая меня на кровать. – Мне плевать и на твои прозвища, и на, составленную тобой характеристику, главное - чтобы ты была жива.
Пытаюсь вскочить с кровати, чтобы ринуться к двери, ведь вот она, на расстоянии десяти шагов, а там Олеся и Руслан, там люди. Хотя, конечно, Молибден достанет меня везде. Но это не важно, главное – бежать.
Однако, в руках куратора возникают блокнот и карандаш, и через несколько секунд, моё тело прилипает к постели. Беспомощно бьюсь, глотая слёзы, с трудом соображая, что происходит, тупея от бессильной ярости, отчаяния, разочарования в том, кого любила, с кем мечтала разделить жизнь, кому была готова отдать всю себя без остатка.