Пахнет мокрой почвой, гнилой листвой, переполненными мусорными баками и почему-то, квашенной капустой. Ветер треплет оголённые ветви тополей, швыряет пригоршни не то холодных дождевых капель, не то снега. Надрывно кричат вороны, в бесформенных, рябящих поверхностях луж дрожит серое, словно старая ветошь, небо. Мимо цокает каблуками молодая женщина, волокущая за руку малышку в яркой рыжей курточке. Вечно пьяный сосед с наслаждением затягивается сигаретой сидя на мокрой лавке, хмурая дворничиха размахивает своей метлой, сгребая, прилипшие к асфальту ржавые, сморщенные монеты листьев. Все эти мелочи проносятся перед моим взором мгновенно. Проносятся, чтобы через минуту пропасть, скрыться за тёмными стёклами казённого автомобиля. От ужаса к горлу подкатывает тошнота, холодеют пальцы рук и ног. Мне никто не поможет, никто не заступится. Связываться с инквизицией – себе дороже. Легче сделать вид, что ничего не происходит. Нет никакой чёрной машины, нет напуганной девушки в дохлой куртёнке, нет суровых мужиков в плащах с капюшонами.
Но ведь это какая-то ошибка. Я не ведьма, у меня нет и никогда не было дара. Наверняка, всего лишь поклёп со стороны одной из родительниц, подлая, глупая, дешёвая месть. Нужно сказать, нужно объяснить, пока не стало совсем поздно.
- Вы ошиблись! – кричу, но из горла вырывается лишь жалкое сипение.
Хватаю ртом пропахший кожей и хвойным дезодорантом воздух и понимаю, как же его мало, ничтожно, чудовищно мало. Задыхаюсь, содрогаясь всем телом.
- Не может быть, не может быть, не может быть, - набатом пульсирует в висках. – Всё сон, страшный, абсурдный, нелепый сон.
Мужчины швыряют меня на пассажирское кресло сзади, сами садятся по обеим сторонам. Пытаюсь вскочить, но больная нога тянет назад, тормозит движения. Ору проклятия, царапаюсь, кусаюсь. Щипаю одного из похитителей, со всей силы. Как бы ни так! С таким же успехом я могла бы щипать каменную глыбу.
Машина срывается с места и летит вперёд. Мимо стремительно проносятся магазинчики с нелепыми цветными вывесками, ряды пятиэтажек, трамвайные остановки.
- Это какая-то ошибка.
Молчание, тяжёлое, вязкое.
- У меня нет дара, я простая учительница.
Вновь нет ответа.
Внутренности превращаются в дрожащее, холодное желе, перед глазами мечутся чёрные мушки, зубы отстукивают дробь.
- Проверьте ещё раз. Я не ведьма, – придушено пищу, к горлу подкатывает тошнота, а в голове начинает противно звенеть. Ну и хорошо, лучше провалиться в обморок, лучше умереть прямо сейчас.
- Девочка, успокойся, - один из чёрных плащей снисходит до разговора. Голос хриплый, усталый, без намёка на агрессию, и это даёт слабую надежду. – Мы просто работаем, выполняем свой долг. А ты выполнишь свой. Посмотри на меня.
Сухая жилистая рука ложится мне на плечо, тянет в свою сторону.
- Нет, - цежу сквозь зубы, отворачиваюсь, сжимаюсь, зажмуриваюсь изо всех сил. – Никогда! Лучше сдохнуть прямо сейчас.
Если инквизиторский взгляд встречается со взглядом ведьмы или мага – это конец! Маг просто теряет сознание, погружается в тяжёлый сон. И тогда, делай с ним всё, что заблагорассудится, хоть на костре сжигай. Однако, прежде чем отключиться, жертва успеет испытать запредельную, безумную боль. Не смотреть! Не смотреть!
- У тебя нет выбора, - констатирует инквизитор.
Да я и сама знаю, что нет. Но как же страшно. Господи, как страшно!
- Не усложняй, - мужчина продолжает уговаривать. Наверное, и впрямь устал.- Просто посмотри на меня, и я постараюсь причинить тебе как можно меньше боли. У меня дочка примерно такого же возраста.
А ведь я помню, как вот так же забирали нашу с Полькой маму, какой у неё был тогда взгляд. Помню последние, перед отключением, сказанные ею слова: «Береги сестру, Илуська!» Прости, мама, не смогла я исполнить твою последнюю волю. Не уберегла.
- Хрен с вами, - горько усмехаюсь, поворачиваясь к мужчине. – Перед смертью не надышишься.
Лицо, как лицо, круглое, с крупными морщинами на лбу и седыми бровями. Но глаза… Инквизиторские, цепкие, с бушующем на самом дне пламенем. И это пламя неприятно обжигает, пронизывает острой болью от макушки до пяток. Голову стягивает стальным обручем, перед глазами всё плывёт и двоится. Короткая синяя вспышка, и свет меркнет.
Глава 2
Салон оживает. Стоны, удивлённые возгласы, кряхтение. Люди постепенно, один за другим приходят в себя. Оглядываю сидящих в салоне и сразу же, каким-то обострённым чутьём жертвы понимаю, что все они отнюдь не весёлые туристы, не деловые работники, отправленные начальством в командировку, а такие же пленники, как и я. Растерянные лица, растрёпанные волосы, помятая, грязная одежда, словно людей волокли по земле. Какая-то женщина и вовсе сидит в домашнем халате и резиновых шлёпках на босу ногу. Её выдернули прямо из собственного дома. Кто-то кутается в куртку заводской униформы, кто-то растеряно поправляет воротник белого халата, толи повар, толи врач. Загорелая длинноногая блондинка обнимает себя, пытаясь согреться. Да уж, блестящее, напоминающее змеиную шкурку, короткое платьишко, едва прикрывающее ягодицы – не самая подходящая одежда для холодных октябрьских дней.
Разглядывая товарищей по несчастью, я испытываю постыдное облегчение. В толпе не так страшно, пусть даже эта толпа состоит из напуганных, ничего не соображающих овец. Толпу выслушают, толпе объяснят, с толпой вынуждены будут считаться.
- Всем слушать меня!
Мужской голос ударяет по нервам, резкий и ясный, как свет зимнего солнца, твёрдый, как железо, обжигающе-холодный, будто кусок льда. Температура ниже нуля.
Обладатель голоса стоит в начале салона, там, где обычно проводят инструктаж бортпроводники. Высокий, подтянутый, под тонкой светлой тканью рубашки бугрятся тугие мышцы, светлые волосы завязаны в узел на затылке, лоб высокий, чистый и ровный, и глаза… Серые, стальные глаза, напоминающие морские волны в час шторма, тяжёлые грозовые тучи. Они разглядывают нас внимательно, с лёгким любопытством учёного, изучающего букашку под микроскопом. Удивление и, какая-то глупая радость, отодвигают страх на задний план. Господи, да ведь это же Крокодил! Мой весёлый, добрый, смешливый Крокодил, авантюрист, мошенник, раздолбай, борец за справедливость и просто хороший, добрый парень. Он жив! Он на свободе и сейчас объяснит нам, что, чёрт возьми, происходит. Я жадно всматриваюсь в его лицо, впиваюсь взглядом, пытаясь отыскать в стальном блеске серых глаз признаки узнавания.
- Вы находитесь здесь не случайно. Каждый из вас обладает уникальными способностями. Вам всем выпала возможность послужить великому Конгломерату и принести ему настоящую пользу, -при этих словах Крокодил неприятно ухмыляется, давая всем присутствующим понять, что мы этой чести не достойны. – Милостью инквизиции и нашего императора вам позволено учиться, совершенствовать свои магические способности, контролировать их и направлять силу на благое дело, на процветание и укрепление Конгломерата. Для таких, как вы – жалких ведьм и колдунов, мелких клерков, шлюшек, возомнивших себя светскими львицами, серых мышек и отупевших от стирки пелёнок и варки борщей домохозяек, это - великая честь.
В салоне слышится робкая возня, шуршание и всхлипывания. Я же, с трудом воспринимая информацию, ощущаю, как всё моё тело немеет от первобытного, небывалого ужаса, а во рту разливается горечь, будто в меня влили стакан отвара полыни. Да, каждый гражданин Конгломерата знает, что есть инквизиция, выслеживающая и отлавливающая одарённых людей, есть сами одарённые, а есть и остров – тюрьма, куда этих самых людей и ссылают. И всё это происходит при непосредственной поддержке императора. И каждая ведьма, каждый колдун старается прятать свои способности, не посещает ни творческих кружков, ни клубов по интересам, находит самую скучную, самую что ни на есть рутинную работу, лишь бы дар не вырвался наружу. Кому-то это удаётся, кому-то нет. И вот таких несчастных ждёт остров-тюрьма. Остров, откуда не вырваться. Но это знание всегда находилось где-то далеко от меня и моей до оскомины пресной, серой, но простой и понятной жизни. Где ведьмы и колдуны, а где я – заурядная учительница младших классов, сирота и калека.