Мы потом долго молчали, никак не обсуждая этого события.
Где-то чуть раньше или позже мы тоже получили от папы письмо. Он писал, что в наш дом, вернее, в соседнюю с нами квартиру, попала бомба. Та квартира провалилась вниз, обнажив нашу. И наша квартира стала похожа на сцену — три стены и все.
Папа собрал кое-что из нашей одежды, перевез к себе на работу, чтобы при первой возможности выслать нам. Это удалось ему лишь в сорок третьем году, после снятия блокады.
Старинное пианино с бронзовыми подсвечниками и четырьмя золотыми и серебряными медалями, вмонтированными по бокам пюпитра — вместо нынешнего знака качества, кто-то купил за тарелку каши. Пианино все равно бы погибло под дождями и снегом, а тарелка каши означала день-два жизни… Но ведь была же у кого-то тогда лишняя тарелка каши!
«Ленинградцы, дети мои!» — страдал Джамбул.
«Папочка, на этом листочке приклеена мука. Тот, кто увидит письмо, пожалуйста, не выбрасывайте этот листок».
«Держитесь, родные!» — просила Родина. И по хрупкому льду Ладоги неслись под бомбами машины, чтобы добавить — граммы! — пищи в крошечные пайки умирающих людей.
А кто-то в это время мог покупать пианино…
Через некоторое время мы сблизились с Дарьей Ефимовной. Она стала давать мне уроки английского языка. (В школе у нашей «деревенской» учительницы Валентины Ивановны я изучала немецкий.) Дарья Ефимовна учила меня разговорной речи и чтению по книгам с прекрасными цветными иллюстрациями — сказкам, рассказам для детей. Эти книги, изданные в Чикаго, присылала ей ее дочь из Америки. Да, вторая ее дочь жила в Америке.
Дарья Ефимовна рассказала мне, что вышла замуж совсем молодой и муж ее после свадьбы заявил ей, что если у них будут дочери, то всех их он назовет Варварами — всех, сколько бы их ни было, хоть десять. А если сыновья — то все они будут Путами. Рассказывая, Дарья Ефимовна всплеснула сухонькими ручками и с комическим испугом хихикнула:
— Представляешь, как я боялась, что у меня будут мальчики. Путы!
Что за имя Пут ни я, ни Дарья Ефимовна не знали. Я и до сих пор не встречала такого имени.
К счастью, у Дарьи Ефимовны родились две девочки. Но обе действительно стали Варварами.
Старшая дочь ее еще до революции уехала в Америку.
На фотографиях полная улыбающаяся женщина в русском костюме с множеством бус на шее стоит на сцене, а вокруг такие же сияющие в улыбке лица. И какие-то плакаты на стенах, много шаров, цветов, серпантина. Праздник.
— Да, это у ник был праздник, посвященный России. Варвара исполняла там русские песни, — сказала Дарья Ефимовна, промокая глаза штопанным-перештопанным кружевным платочком.
Мне тогда показалось это чуть ли не сюжетом из приключенческой книги. Этот противоестественный контраст: одна умирает с голоду в блокадном Ленинграде, другая в это же время на чужой стороне и поет русские песни. А старая мать их сидит в глухой деревне без радио и электричества и перечитывает такие разные письма своих дочерей, своих Варвар.
После прорыва блокады, когда папа работал на железной дороге, он смог переслать нам наши вещи. Он же помог ленинградской Варваре, дочери Дарьи Ефимовны, приехать навестить свою старую мать и маленького сына.
Поразительное лицо! Я и сейчас будто вижу его: громадные глаза, обведенные черными кругами, изящные манеры, с легкой картавинкой речь. Она рассказывала нам о папе, и в голосе слышалась явная симпатия, что еще больше расположило меня к ней. Она же первая сказала мне, что я похожа на папу. Видно, стала похожа за эти годы. «Руки — просто поразительно одинаковы», — добавила она. И теперь, вспоминая отца, я нет-нет да и взглядываю на свои руки…
В селе жили две племянницы Дементьевой — Татьяна и Мария. Татьяна — врач, Мария преподавала у нас в школе в ленинградском классе английский. С Дарьей Ефимовной они почему-то не общались, и похоже это было на старую семейную неприязнь.
Племянницы жили хорошо. У них на двоих был один мальчик. Звали его Гарик, и был он необыкновенно хорош собой: синеглазый, с белой матовой кожей, таким я по книгам представляла себе маленького английского лорда. Было ему, так же как и рыжему внуку Дарьи Ефимовны, года четыре-пять.
Лет через десять я случайно встретила в Ленинграде Марию, англичанку. «Как Гарик? — спросила я. — Наверное, красавец!» — «Что ты, — вздохнула она, — такой некрасивый парень стал, на удивление. Нос — во». И она, приставив к носу кулак, попыталась изобразить мне Гарика. «А внук Дарьи Ефимовны?» — «Ничего. Симпатичный», — неохотно ответила она.