Через пару месяцев на него пришла похоронка.
Уляся ходила с заплаканными глазами, у нее покраснел и распух нос, она часто сморкалась. Плакала, глядя на нее, и Аллочка.
— Чего она плачет? — сказала я маме. — Он с ней так поступил, а она плачет.
— Они с детства вместе росли, — ответила мама, — в одну школу ходили. Как же не плакать. Да и Аллочка сиротой осталась.
Мама, как всегда, всех понимала.
Мы с Надей уже были в десятом классе, когда она под Новый сорок четвертый год позвала меня к себе домой в Проннно. Видимо, у нас не было зимних каникул или они были очень короткие, так как начинали мы заниматься где-то в середине ноября и, чтобы полностью пройти программу, надо было сокращать каникулы. Во всяком случае, у Нади мы были недолго — два-три дня.
Изба поразила меня своей пустотой и затишью. Словно кто-то громадный и холодный побывал до нас здесь и все смахнул своей лапищей. Было неуютно, холодно, и не пахло, как в других избах, ни печкой, ни едой. Я представила себе, как Надя по воскресеньям входит в этот дом и сидит здесь одна, тихая как мышь.
Окна маленькие, тусклые, дверь простуженно хрипит — намерзлась в одиночестве. Пустые ведра, как только Надя взяла их идти за водой, звенькнули жалобно, как заброшенные дети.
— Холодно? — заметив, что я притихла, спросила Надя и сняла с себя вязаный жилет: — На, возьми.
Сама же она надела что-то висевшее на гвозде у дверей. «Мамино», — сказала негромко.
И тут же, словно мамина лопотина передала ей свои хозяйские качества, Надя преобразилась. И совсем она не похожа была на тихую мышь, как мне думалось. Двигалась она энергично, разговаривала громко, деловито, так что я сразу почувствовала себя младшей, гостьей…
— Принесу воды, дров, печь топить будем, — сказала Надя.
— Я с тобой, — попросилась я.
Мне страшно было оставаться одной в этом стылом неуюте.
Топили печь, варили что-то. И вскоре дом ожил, задышал, окна приветливо заблестели, и даже скрип дверей повеселел, стал хлопотливым, легким.
Спать мы легли вдвоем на печь.
На другой день мылись в бане, которую тоже истопила Надя, натаскав с реки воды. Мыли волосы в отваре лопуха, выскакивали нагишом на снег…
А еще мы гадали. Как же иначе под Новый год?
Гаданий новогодних много. Были даже коллективные гадания — с подблюдными песнями. Собирались в избе у кого-нибудь, клали под глиняное блюдо каждый какой-нибудь свой предмет — по-нашему фанты — и под слова песни вытаскивали чей-нибудь фант. Песня, сопровождавшая фант, означала судьбу. Песни были разные — и с посулами богатства, и, наоборот — бедности; и про свадьбы, и про болезни. Были страшные, обещавшие скорую смерть.
Еще в Барановщине хозяйка наша Александра Гавриловна рассказывала, что когда она гадала — перед тем годом, в который ей выйти замуж, — то ночью на крыльце слушала, откуда донесется собачий лай. Откуда лай — оттуда и жених. «И правда, — говорит, — ждала совсем с другой стороны, там один знакомый у меня был, а лай раздался отсюдова. Далекий такой лай. Я даже и не поверила. Вот тебе и гадание, думаю. А вон как оно все вышло. Вскорости приехал к нам в деревню Поля к своей родне… Ну и сговорили меня».
Гадали мы с Надей конечно же на суженого-ряженого, гадали по всем правилам: достали из печки золы, посыпали ее на бумагу, потом на эту золу поставили стаканы с водой и сели смотреть — каждая в свой стакан.
Я смотрела долго-долго, безотрывно, пытаясь соединить всякие трещинки и точечки стакана во что-нибудь, но ничего из этого не получалось. На какой-то миг почудилась мне морская фуражка-капитанка и не из точечек… но я не поверила себе, тем более что видение быстро исчезло, а я вспоминала, что была такая у меня мечта в детстве — выйти замуж за моряка.
(Мне было лет шесть-семь, когда я увидела у одной девушки кавалера, как тогда говорили, в морской форме. «Красивый, — завидовала я. — И пуговицы у него золотые».)
В общем, гадание у нас с Надей не получилось. Но, выливая воду из стакана, Надя вдруг сказала:
— А чего мне гадать: я и без гадания знаю, что я счастливая. Все Степановны — счастливые.
Мне показалось донельзя странным, удивительным, что Надя, несмотря на все свои обстоятельства, так уверенно говорит о счастье.
А ведь права оказалась Надя, только могли ли мы тогда знать это? Вот уже почти двадцать лет Надежда Степановна — директор крупного совхоза в Омской области. Уважаемый человек, счастливая жена и мать. Впрочем, теперь уже счастливая бабушка. «Как я рада, что ты нашлась, дорогая моя, юность моя», — пишет она мне.