Мне всегда выпадало играть мужские роли. А что делать, если нет мальчишек? Должен же кто-то…
В классе у нас кроме Бори Кравцова, который со своей серьезностью никак не годился в артисты, были еще два мальчика — Алеша и Аркадий Исаковы. Оба были из деревни Хвощовки, в трех или четырех километрах от села, и потому всегда после уроков уходили домой. А мы репетировали вечерами, иногда до самой ночи.
Аркадий и Алеша ходили всегда вместе, неразлучно, носили одну фамилию, в школе сидели вместе и потому казались братьями. Алеша — повыше ростом и посмелее — похож был на старшего брата, Аркадий — скромный, тихий — на младшего. Мама ходила в Хвощовку и рассказала мне, что Аркадий из очень бедной семьи, у него погибли в эту войну отец и старший брат, дети недоедают — потому, наверное, Аркадий и не вырос. Алеша же из семьи с достатком, вот он и красивый и ростом побольше.
После войны Аркадий поступил куда-то учиться в Киров. Там у него вскоре украли пли он потерял продовольственные карточки на месяц. Он поехал домой — представляю мрак в его душе! — и в отчаянии ли, что едет в свою и без того голодную семью лишним ртом, или так уж у него получилось — попал под колеса поезда…
Алеша учился в Ленинграде в железнодорожном институте, окончил его, женился; он утонул в Неве, пытаясь спасти тонущего инвалида.
Толя Юферев, Алеша, Аркадий Исаковы! В ранней, хоть и разной смерти моих одноклассников виновата одна и та же война.
Устраивали мы в клубе и концерты.
Мы танцевали, читали стихи, пели старые довоенные песни. К старым песням прибавилось много новых: эти песни привозили фронтовики. Некоторые приезжали на побывку после ранения, а некоторые насовсем… Появились безрукие, безногие, слепые. Но их как-то не было видно, они прятались по домам, они еще стеснялись своего увечья. А на их жен с завистью смотрели те, кому уже некого было ждать, но с боязнью — как бы не сглазить своего счастья — каждая, чей муж был жив, не изувечен, но пока еще находился там, где в любой момент, может быть вот в этот самый, неслась в него его смертушка.
Все смешалось в это время — радость и страх, боль и любовь, хлеб и долг, единое и общее. Сейчас, когда теряли жизнь миллионы, жизнь каждого в отдельности приобрела неизмеримую ценность для других. Все смешалось и стало тем особым настроением, особым подъемом духа, который есть наивысшее состояние любви к Родине, понимание неразрывности своей судьбы с ее судьбой.
Стараясь разнообразить свою программу, мы каждый раз придумывали новые номера, новые частушки.
Тогда мне и в голову не приходило, что я выполняю социальный заказ, когда сочиняла для концерта, для нашей агитбригады частушки-куплеты:
Но хоть нам хлопали дружно за наше усердие, все-таки наибольший успех всегда выпадал не на нашу долю, а на долю маленького сына нашей учительницы, который специально весь концерт или сидел в комнатке за сценой или гулял возле клуба, ожидая, когда прибежит из сельсовета дежурный с новым известием. Тогда после очередного нашего номера выходили на сцену два подростка и, скрестив руки, подымали вверх малыша с красным флажком в руках.
Звонко на весь зал малыш рапортовал:
— Наши войска освободили город Севастополь!
Люди топали ногами, хлопали, смеялись…
Когда ленинградские дети пели со сцепы: «Любимый город может спать спокойно, и видеть сны, и зеленеть среди весны» — даже я, здоровая девица, не могла удержаться от слез. Они пели о своем и о моем городе, который уже и правда мог спать спокойно.
Но не все еще города могли спать спокойно: война продолжалась.
И вот мы сдаем последние школьные экзамены. Я уже знаю, что мы скоро уедем: папа написал, что ему обещали оформить для нас вызов. И вот все кончено. Вот мы уже не школьники. Мы… а кто мы? Мы еще никто.
Мы бродили всем классом по тихому ночному селу и знали, что со многими не увидимся уже никогда. Девочки завтра-послезавтра уезжали к себе домой, в свои деревни, а потом…
— Ты куда думаешь?
— Я в Киров, может в педагогический поступлю.
— А я останусь в колхозе, маме одной с детьми не справиться.
— А я…
— А я…
Начиналась другая, новая жизнь.
Летом сорок четвертого года я уезжала из Круглыж, уверенная, что не вернусь сюда уже никогда. И в голову не могло тогда прийти, что наступит время и неудержимо потянет в эти места. И вот мы сидим с Михаилом Серафимовичем. Он покачивает на коленях внучонка от старшей дочери, рассказывает о своей жизни в войну: