Если один волк, она справится с ним. Подумаешь — волк. Собака. Большая собака. Она ему в горло вцепится и будет давить, давить, пока не захрипит… Да он ни за что не нападет, наоборот, увидит — убежит, пуганые они. Это если стая…
Побежала поземка. Только что не было, и вот, пожалуйста. Может ведь и задуть как следует. Зима. Плохо, что в лицо, значит, ветер назад относит, сразу почуют… Да кто почует? Кто почует?! Прямо панику развела неизвестно с чего. Как долго села не видно… Ага, что-то виднеется. Строение какое-то. Значит, скоро. Это ток. Как же долго она шла. Или это от страха долго показалось?
Нет, это не село. Какая-то деревня. Как же так, почему она попала в деревню, а не в село? Другой же дороги не было. Что это за деревня? Значит, в спешке что-то просмотрела, не туда свернула. Ой, господи, надо же, и так торопишься, а тут как назло задержка. Что это за деревня? Ага, вот амбар с тополями. Значит, Столбово, значит, не так далеко ушла. Хорошо. Нет, плохо, теперь придется через лес. Но зато близко. Можно через всю деревню, оттуда в село и в больницу, а можно скосить, через лес. В крайней избе огонек. Кажется, здесь учительница живет. Наверное, тетради проверяет. Чиркает красным карандашом ошибки.
Почему-то ошибки всегда красным исправляют. Лида как-то двойку получила по русскому — рябило в глазах от красного. Утопиться хотела. Вот дура! Дети ничего не понимают. То ли в жизни бывает, а они из-за двойки ревут, страдают…
А тот мальчишка… Как он-то сейчас, поди ревет. А вдруг все-таки соврал парень? Она лесом, ночью, одна, а тот парень по пьянке пошутил, проводить хотел. Недаром смотрел так… Ну и пусть соврал, а она все равно лесом. Даже если волки нападут, умрет она — все увидят, что она до конца была… Что до конца? Не ушла бы с Зойкой — сейчас не пришлось бы бежать. Не пришлось бы бояться. Вот он лес. Темный какой. Хорошо, что луна. Всего-то километр. Десять минут. Ну пятнадцать. И ничего страшного. Наоборот — красиво. Очень красиво. Тени от деревьев. Никогда ночью в лесу не была. Вон дерево будто лапу на дорогу протянуло. Будто медведь. Если бояться — можно подумать, что медведь. Стоит и ждет. Ну вот, теперь только не оборачиваться. Обернешься, а там и правда медведь…
Кусты. Никого нет в кустах. Кто там может быть? Никто же не знает, что человек какой пойдет. Днем гораздо опаснее. Ну вот и все. Кусты как кусты. Чего боялась? Это через кладбище страшно, а лес… У Островского есть… Мама!! Псих я, псих, это же снег с ветки упал. Ненормальная я. Всего один поворот остался — и все. Поверну, а там… Кто там? Нет, лечить меня надо, точно. Да вон больница! Родненькая! Когда же это я побежала? Надо же — сама бегу, а сама и не чувствую. Сейчас сердце выскочит. Ровнее, ровнее надо. Сейчас дома буду. Сброшу пальто прямо на пол и к мальчишке. Вот все обрадуются. Нет, не обрадуются, накинутся. Пелагея, может, и хлобыстнет чем попало. Целый час, наверное, ждали. А может, и не час, бежала ведь. Уф. Как хорошо, что у нас электричество. Нигде нет, а у нас есть. Александра Ивановна приедет, а он у меня обработан, в повязке. Мазью Вишневского. Нет, буду спиртом, спиртом до самого утра. Пока льешь — не больно. Я над кюветкой. Стерильной. Тогда можно без конца поливать.
Интересно, приехал в Пронино Аркадий? Почему это я о нем? А, вот почему — бубенцы. Шиловские всегда на лошадях с бубенцами. Неужели это они? И спрятаться некуда.
— Это Лидка! — крикнула Зойка.
И голос Аркадия: «Тпруу».
— Садись с нами, — насмешливо сказала Зойка. — Далеко ушла?
— Я заблудилась, — сказала Лида и села с краю саней.
— Это она к больному, — пояснила Зойка Аркадию. — Говорила ей обождать — нет, она гордая.
— А что там? — спросил Аркадий, поворачиваясь к Лиде.
Лида и ответить не успела, Зойка прокомментировала:
— Да Петька Исаков ногу обварил. Умрет, поди-ка, без нее.
Значит, правда. Значит, не обманул парень. Ногу или ноги?
— А доктор где? — опять спросил Аркадий у Лиды.
— Она за доктора, — съязвила Зойка. — Не видно, что ли? С нами и разговаривать не хочет.
— Помолчала бы, — попросил Аркадий. — Видишь, человеку не до шуток.
— Нашутковалась: в больнице никого, а она на вечерку. Взгреют ее теперь, и поделом. Зачем только таких держат да еще деньги платят. — И заорала: — Куда сворачиваешь? Тут два шага — дойдет.
Аркадий стегнул лошадь.
— Останови! Останови, говорю! — тугим от злости голосом закричала Зойка и рванула из его рук вожжи.
Сани вильнули туда-сюда…
Лида приподнялась, встала на корточки и, напружинившись, выпрыгнула в снег. Она бежала и слышала, как громко спорили те двое на дороге. Потом:
— Лида! — крикнул Аркадий.
Лида взбежала на крыльцо.
…Она скинула платок и удивилась: ни звука. Обычная ночная тишина. Не раздеваясь, заглянула в палату. На кровати — опять она на кровати, ведь сколько раз говорили! — похрапывала Пелагея.
— Пелагея Марковна! — крикнула Лида.
— А? — вскинулась та.
— Где мальчик?
— Мальчик? — она смотрела непонимающими глазами.
— Ну да, мальчик. С ожогом.
— А-а-а, — Пелагея протяжно зевнула. — В район его повезли.
— За… зачем в район? Далеко же в район.
— Да я говорила им — обождать. Придет, мол, Лидка, телефоном позвоним. Чего ждать, говорят, — не доктор. Чего сделать может? Уе-е-е-хали, — зевнула она опять.
— А он… в сознании он был?
— Кто его разберет? Кричал — жуткое дело. У меня в ушах до се звенит.
— А вы что? Он кричал, а вы что?
— А что я? Его дома мылом смазали. Довезут.
Господи, господи… Мылом! Криком кричал, а его мылом. Была бы она здесь — не отпустила бы их. Ни за что бы не отпустила. Сразу бы ему укол. Сразу бы и увидели, что она справится. Потом его в кровать. Пелагея — воду кипятить. Спирт. Тампоны. Все как положено. Она знает — как. На практике проходили ожоговых. Что делать? Что делать? А ничего теперь не сделать. До сих пор едут, везут. А она бы уже все сделала… Фу, как жарко.
Она скинула пальто, вышла в сени. На табурете — ведро с водой. Она подняла крышку, сильным ударом руки пробила ледяную корку и, припав к ведру, стала жадно пить колючую злую воду.