Ладно, утешила себя Оксана, подрастет Кузька — будет полегче. К тому времени и квартиру обставят, не надо будет Николаю брать сверхурочные.
С квартирой им здорово повезло: двухкомнатная, постройки пятьдесят третьего года — не малогабаритка современная. Одна кухня — десять метров, есть где развернуться. Поставили сюда обеденный стол, и кухня стала дополнительной комнатой, столовой. Все знакомые завидуют, что у них такая отличная квартира.
Когда у Николая умер отец, Евгения Петровна разделила свою трехкомнатную на две однокомнатные — себе и Николаю. Наверное, хотела отделиться от сына, чтоб он не мешал ей, ну и чтоб пожил самостоятельно. Квартиры все равно были в одном доме, так что получилось, что они вроде бы и врозь, а вроде бы и вместе.
У Оксаны была своя комната, правда неважная. Но когда они поженились, то ее комнату и его квартиру удачно выменяли на эту.
Все было бы хорошо, если б не свекровь. То есть живи она хотя бы в другом городе… Ведь, кажется, так просто: сын взрослый человек, женатый, уже сам отец, так чего к нему лезть, мешаться? Неужели она всерьез думает, что они без нее ничего не могут решить? Вечно она должна сунуться, подсказать. То начнет пилить их, зачем они покупают дорогой шкаф, когда есть попроще, как будто ей невдомек, что попроще — значит похуже; то зачем им сервиз на двенадцать персон (а что у самой такой же — это ничего, нормально); то как с магнитофоном — чуть не до скандала дошло: они тогда с Николаем решили, чтоб не тратиться на пластинки, купить хороший магнитофон, так свекровь стала возмущаться, что Николай, выходит, работает, надрывается из-за ерунды, что уж если им хочется выбросить деньги, купили бы шубку Кузе, благо они в кои-то веки появились в универмаге. Магнитофон они купили, но настроение было испорчено. А свекровь, в пику им, сама на свои деньги купила Кузе шубу, хотя он отлично мог еще год проходить в старом пальтишке.
Оксана отдавала должное Евгении Петровне: та никогда не отказывала сыну в материальной помощи, причем ни за что не хотела брать деньги обратно. И Кузя субботу и воскресенье проводил у нее, чтоб Николай мог отдохнуть, сходить с Оксаной в кино или в гости.
Если бы только не эта ее привычка во все соваться…
После ее пребывания у них в доме у Оксаны всегда потом было несколько тягостных часов. При свекрови она сдерживала свое раздражение, а раздражало ее многое: и то, что она называла Николая каким-то дурацким прозвищем — Корюшка, и то, что с приходом матери Николай как-то сразу глупел, переставал чувствовать себя взрослым: «Маам, — говорил он, растягивая „а“, — поди-ка сюда». «Маам, принеси водички». И та бежала ему за водичкой.
Когда свекровь уходила, Оксана старалась не быть в это время в прихожей: так ей тошно было наблюдать еще одну дикую привычку — растрепывать каждый раз Николаю волосы. А он еще и наклонял голову, чтоб матери нетрудно было тянуться — слава богу, вымахал с каланчу.
Оксана была уверена, что свекровь прекрасно понимает, что Оксане все их нежности противны, но не хочет изменить ничего, Николай, мол, мой сын, как хочу, так себя с ним и веду.
Свекровь работала начальником отдела кадров в одном НИИ и считала поэтому, что она на виду, ходила каждую неделю в парикмахерскую на укладку, к косметичке, одевалась если и не модно, то во всяком случае дорого. Словом, не отказывала себе ни в чем.
И к ним любила зайти принаряженной. А Николай в таких случаях устраивал спектакль: «Ну, мать, тебя хоть под венец». А та краснела, как девочка, улыбалась. Ни он, ни она не видели, как это все глупо выглядит со стороны.
Однажды Оксана не выдержала, — это когда свекровь явилась в новом пальто с серым каракулем, до странности молодившим ее. Оксана даже обалдела, а Николай зацокал языком:
— Ну, мать, ты не только не стареешь, а наоборот — молодеешь. — И посмотрел на Оксану, вроде призывая ее в свидетели чуда.
Тут Оксана и брякнула:
— Всему свое время: время молодиться — время степениться.
Свекровь в долгу не осталась:
— Следить за собой надо в любом возрасте и даже молодой.
— Это если мужу нужна кукла, а не жена, — вспыхнула Оксана, поняв намек.
— Одно другому не мешает, — ответила свекровь. И посмотрела на ее грязный фартук.
Николай придурковатым голосом заворковал, заторопился: