Она прикрыла глаза, чтобы немного успокоиться. Нельзя так, надо взять себя в руки, иначе сердце не выдержит. Наконец ей удалось снова разглядеть бороздки строк. «Мы с Августой ждем ребенка, и я думаю…»
В голове забухал тяжелый колокол. Ирена скомкала письмо и повернулась к этой… как ее… На лбу — черные пятна, бока расползлись в стороны. Настоящая тумба. Нет, не тумба — копна. Мятая, грязная копна, на которой валялся всякий, кому было не лень. Только глупый дурак Женька мог подумать, что это будет его ребенок. Сама-то она знает ли — чей, кто ее наградил?.. Выбрала себе папашу поудобнее, поглупее. Ведь Женька в этих вопросах еще щенок, что он понимает.
Девица, глядя на нее, стала подниматься со стула. На лбу у нее набухла синяя жила, нос вспотел. Живот нагло выпер на Ирену. Не собирается ли она здесь родить?
— Вот так сюрпризец мне с фронта, — осипшим голосом вроде как пропела Ирена. — Вот спасибо! Только об этом и мечтала, ночи не спала. Как же это вы придумали, так меня обрадовать? Вот спасибо. Великое вам спасибо. — Она, не соображая уже, что говорит, повторяла одно и то же на разные лады.
Потом ей вспоминалось, что она, кажется, даже поклонилась этой… потому что та уставилась на нее своими заплывшими глазками, открыв в испуге рот.
Ирена несла невесть что, а сама готова была на части разодрать эту… с ее нечесаными волосами, со всем ее немытым, пропахшим потом и мужчинами телом. Как только у нее духу хватило явиться сюда? Вот именно — сюда. К матери.
— Вон отсюда! — закричала Ирена, испугавшись, что сейчас вцепится в эту дрянь. — Сию же минуту — вон!
Та вскочила и ногой толкнула развязанный рюкзак. Из него покатились консервные банки. Она неуклюже ползала за ними, на ощупь собирая их, а сама не сводила с Ирены взгляда, как собака, ожидающая пинка.
А Ирена вдруг успокоилась. Господи, да что она с ума сходит? Сейчас, через минуту кончится кошмар. Эта… ползающая у ее ног, соберет свои банки, подымется и уйдет. И никогда в жизни она ее больше не увидит.
А та, видно, пока ползала, тоже пришла в себя, поняла, что у нее здесь ничего не выгорело, встала, привычным жестом вскинула за плечи рюкзак и, больше не взглянув на Ирену, протопала из комнаты. Брякнула задвижка на дверях, скрип ступеней… и все.
Мимо окон она не прошла, значит свернула направо. На вокзал? Похоже, так… Ирена даже слегка зауважала ее: хоть гордость есть.
Но когда поняла, что с девицей кончено, что она не вернется — это ясно, почувствовала себя плохо. Ноги подкашивались. В ее годы — не шуточки такие вот… скетчи.
Она прошла в спальню, прилегла и не сразу вспомнила, что письмо так и не дочитала. А когда вспомнила — пора было на работу. Собственно, главное она знала, то есть то, что сын жив-здоров и даже не скучает. Стал, как говорится, мужчиной. У каждого это бывает по-своему. У Женьки — так.
Ирена почти два года работала секретарем-машинисткой в исполкоме — с тех пор как Виктор прислал ей с фронта развод. Удар был оглушительный. В жизни никто бы не поверил. Прожили вместе двадцать одни год, и все это время он не просто любил ее, а был влюблен как мальчишка. Вот только последние годы перед войной, после того, как погиб маленький Витя… что-то вроде надломилось в нем. Это и естественно, он так переживал… Но ее-то ведь он все равно любил. Она знает. Женщина чувствует, когда ее любят.
Удар был тем чувствительней, что нежданный. Как из-за угла. Но ничего, выжила, оправилась.
…Приехала она сюда, в Шабанино, осенью сорок первого. Виктор настоял, чтобы она жила у матери. Сам и проводил перед уходом на фронт. Мог и не уходить, у него была бронь. Но он столько ругался с начальством, так упорно добивался отправки на передовую, что его наконец отпустили с комбината, поняли, что толку от него здесь уже не будет.
Первое время Ирена кое-что продавала из привезенного, рассчитывая, что скоро война кончится и она купит себе все новое, тем более что деньги за ее городские вещи давали хорошие. Но война все не кончалась, и мать припугнула ее, что она может остаться ни с чем. Пришлось заняться огородом, чтоб обеспечить себя на зиму картошкой, овощами. Зимой помогала матери — лучшей портнихе в городе — справляться с заказами. Правда, люди шили мало, не то что до войны, но у матери всегда была работа, тем более чувствовала она себя не так уж хорошо и прежней скорости у нее не было.
Сюда же, в Шабанино, в начале сорок третьего, вскоре после того как Ирена схоронила мать, и пришла та бумага с официальным разводом. Ирена сразу же — лишь бы не оставаться наедине с горькими думами — пошла по объявлению в газете на должность секретаря-машинистки. Печатала она не ахти как, но и такой машинистке были рады. Главное — грамотная, а стучать по клавишам не велика хитрость, посчитали в исполкоме, научится.