Странная, нелепая жизнь. Хорошо, есть у нее вдоволь тряпок, не дала мать растранжирить. Хоть, наверное, все и не очень модное, впрочем, кто его знает, какая сейчас мода: журналов нет, фильмов тоже, но одеться есть во что, да и на черный день пригодится.
Мать с детских лет наряжала ее как куколку. И Ирена любила и умела быть хорошо одетой. К тому же она слышала, как мать говорила клиенткам, что все мужчины — дураки: им подавай красивое платье, красивую прическу, а кто в этом платье — они не видят. Матери, как портнихе, конечно, было выгодно так говорить, но Ирена с молодых лет поверила в ее слова, а позднее не раз убеждалась, что мать права. Куда бы она ни пришла — она становилась центром общего внимания, даже если там были женщины ничуть не хуже ее, но хуже ее одетые.
Ей нравилось, было весело ловить взгляды мужчин и завистливые — женщин. Она презирала всех плохо одетых: видела в этом либо отсутствие вкуса, либо жадность или бедность.
Виктор как-то поспорил с нею, мол, причина бывает и другая: многие умные люди не хотят тратить время на добывание модных вещей. Но мнение Ирены не изменилось.
Сама она могла часами обсуждать с портными свои наряды. Это было увлекательно. Наверняка не менее увлекательно, чем художнику обдумывать свои картины, какой-нибудь там портрет. Только художник работает над куском полотна, а Ирена — над собой.
Неделями она могла искать нужные ей пуговицы, тесьму. Она знала, что так называемые мелочи — та же тесьма, те же пуговицы — могут украсить или, наоборот, изуродовать вещь. Не у каждой женщины хватает ума и терпения заниматься этой вроде бы ерундой, и потому не каждая, далеко не каждая — элегантна.
Приходилось задаривать продавщиц универмагов, чтобы те вовремя сообщали о поступлении товаров. Поддерживать знакомство с инспекторами из торгового отдела.
Но, как говорится, игра стоила свеч: всегда прекрасно одетая и от этого всегда в прекрасном расположении духа, она нравилась даже мужу, с которым прожила немало лет. Все ли женщины могут этим похвастаться? У всех ли мужья исполняют любой каприз жены? Какой бы он ни был, дорогой или глупый. Правда, она с детства умела добиваться своего.
Лет в шестнадцать она увидела в витрине модной лавки сумочку, расшитую блестками и бисером. Пристала к матери, чтобы купила ей. Но матери показалось дорого, она не соглашалась. Какой концерт тогда устроила Ирена! Она отказывалась есть, не выходила на улицу. Ей не хотелось уже и сумочки, важно было сломить упрямство матери. Она знала, что деньги у матери есть и денег достаточно. И конечно, она добилась своего. Мать купила ей эту сумочку. Впрочем, сумочка оказалась в общем-то ей и ни к чему — слишком блестящая, скорее для сцены. Потом, гораздо позднее, она поняла, что мать отказывала не из жадности — она без памяти любила ее — ей просто жалко было тратить деньги на пустяки. Поняла это Ирена, когда мать обставляла ей квартиру, покупала мебель, посуду, ковры. А ведь это было уже в двадцатом году. Мало кто мог похвастаться тогда таким приданым. У нее были две шубы: одна на лисьем меху — верх плюшевый, другая из черного каракуля. Как она сглупила тогда, что продала ее. Это тот знакомый портной в Москве сказал ей буквально следующее: «Разве вам можно каракуль? Теперь ведь каждая кухарка в каракуле». И она продала ее и купила у него суконную шубу с воротником, муфтой и шапочкой из горностая.
Правда, в этой шубе, в шапочке и муфте она была очаровательна. Где бы она ни появлялась, с нее не сводили глаз. Она ощущала взгляды почти физически, словно они касались ее кожи, волновали, будоражили. Она становилась совсем другой, самой себе незнакомой. Тело как бы наполнялось ртутью, которая, переливаясь в ней, заставляла делать несвойственные ей жесты. Казалось, не она управляет ими — они ею: заставляют горделиво поворачивать голову, подавать руку, по-лебединому изгибая ее. Она не ходила среди людей — текла, плавно, никого не задевая. И голос становился совсем другим, по-особому томным, а смех вырывался горловым клекотом, не подчиняясь ей.
Виктор как-то сказал, что в такие минуты от нее идет нервная возбуждающая волна. Он гордился ею. Ему льстило общее восхищение его женой. Хотя это все не помешало ему прислать в конце концов ей развод. Да, нелепа, нелепа жизнь. Как не вспомнить слова одной клиентки матери: «Вся жизнь — оперетта».
Оперетта! А когда погиб маленький Виктор? Нет уж, какая там оперетта. Кошмар. Правильно покойная мама говорила — царствие ей небесное, — что если бог задумал взять человека к себе, то он найдет возможность, как это сделать.