Сорок четыре года. Много это или мало? Смотря для кого. Та женщина из Трускова, что заходила сегодня, наверняка не старше Ирены, но вид у нее… Совсем старуха: резкие глубокие морщины, не хватает многих зубов. Как мама-покойница говорила, что самое несправедливое — это старость: уши глухие, глаза слепые, зубов нет, а душа молодая. Не следи за собой Ирена, внешность была бы уже не та.
Нет, надо все время поддерживать себя, не забывать об этом, не распускаться, иначе можно постареть в два счета. Попробуй потом вернуться из старости. Главное — это переживания, заботы, волнения. Вот чего надо тщательно избегать. Они главным образом крадут молодость.
Ирена стала боком к стеклянной дверце. Фигура приличная. Улыбнулась — морщинки у глаз совершенно естественные, такие есть и у молодых. Взбила кружевной воротничок, переколола брошку и усмехнулась. «Вот что значит интерес в жизни появился». Она с юности считала, что кружева придают воздушность, легкость. Но последние годы как-то даже не вспоминала об этом. И вот… снова.
Никита Михайлович вошел, быстро оглядел приемную, глазами указал на дверь председателя.
— Никого нет, мы одни, — сказала Ирена, пытаясь скрыть улыбку: все-таки вызвала по «недоброму» делу, а сама улыбается.
— Здравствуйте, — сказал тогда он, подходя к ней и глядя на нее покорными глазами.
При людях он умел держаться с ней спокойно, официально. Когда же они оставались вот так одни, что случалось совсем не часто, он смотрел на нее, словно полностью был в ее власти. Это трогало Ирену, хотя порой ей хотелось, чтобы он был не трогательным, а немножечко посмелее…
— Что случилось? Почему утро недоброе? Погода вроде налаживается, на фронте дела отличные, вчера освободили Таллин, слышали сводку?
— Слышала и рада, конечно, но сегодня утром у меня случилось… в общем, такое вот дело… Только вам я и могу рассказать.
И она чуточку иронично, чтоб ему не показалось все слишком серьезным, пересказала утреннюю сцену. Правда, она не стала говорить, что у Августы нет родных, и не показала письма, достаточно с него и того, что она рассказала. Даже рассказала, что крикнула девице: «Марш отсюда», правда и пожалела, что сказала, — это, наверное, было не в ее пользу.
Никита Михайлович молча сидел, не смотрел на нее, о чем-то думал. Ирена испугалась, не уронила ли себя в его глазах? Не кажется ли ему, что она жестоко поступила? Чужому ведь все легко: легко рассуждать, легко осуждать.
— Вы бы видели Женю, — стараясь голосом проникнуть в его сердце, мягко заговорила она. — Он совсем мальчик, а у нее такая хватка, такая наглость. Если бы вы видели ее, я уверена, вы бы сразу поняли, что она такое. Я даже не знаю, как сумела, как у меня хватило духу выгнать ее. Наверное, квочка во мне заговорила, — с нервным смешком добавила она. «Почему он молчит? А что, если сейчас встанет и, ни слова не говоря, уйдет, как та Августа?»
Он все сидел, уставившись в пол. Ирена начала злиться. Неужели раскис, жалеет девку, вместо того чтобы посочувствовать Ирене? И зачем ее дернуло все рассказать? Век живи, век учись. Хотела как лучше, хотела, чтоб от нее первой узнал, мало ли что услышит от кого другого…
— Никита Михайлович, ну скажите что-нибудь. Я понимаю, что со стороны это выглядит, наверное… — Она не нашла подходящего слова.
Никита Михайлович взглянул наконец на нее, но взглянул спокойным, почти холодным взглядом. Этого еще не хватало:
— А если все-таки ребенок вашего сына?
— Что вы, — замахала она руками. — Вы бы посмотрели на нее. Типичная ППЖ.
Никита Михайлович поморщился:
— Не говорите так, вам не идет. Полевая походная жена. Что в этом плохого: жена — жена и есть, а если к тому же жена-подруга, жена-боец… Сумели же, мерзавцы, опошлить.
Ирена чувствовала, что сделала промашку. Нет, пока не поздно, надо что-то предпринять. Если он с таким настроением выйдет отсюда, тогда всему конец.
— А главное… — вдруг нашлась она и обрадовалась, что нашлась, — главное-то ведь вот в чем: если у них действительно все серьезно, если любовь не на день, не на час, они ведь не посмотрят на меня, будут продолжать свои отношения. Но зато если несерьезно, в чем я глубоко уверена, то я его выручила, помогла ему при его бесхарактерности. Он у меня очень бесхарактерный, просто тюфяк. Я виновата в этом, как мать виновата, мне и выручать. И каждая мать на моем месте так бы поступила.
Никита Михайлович наконец-то улыбнулся:
— Да, все матери одинаковы: нет достойной пары для их детей. Я помню… — и оборвал себя. — Вы правы в одном — они и без вас разберутся, так что не терзайте себя. Куда она поехала?