Ирена тогда сказала дяде: «Когда вы садитесь в поезд, вас очень интересует, почему проводница вас хорошо обслуживает — за ваши красивые глаза или рассчитывает на хорошие чаевые? Вам хорошо с женой, удобно? Чего вы еще от нее хотите?» Виктор тогда внимательно посмотрел на нее: «А ты у меня умная». Дядька задумался: «А что ж, в этом есть какой-то резон».
…Последний раз она взглянула в зеркало и осталась довольна собой. Платье облегало ее мягкими складками, мягко же падали на плечи и слегка подвитые волосы. Глаза потемнели, как всегда темнели у нее от волнения. Она достала из комода заветную коробочку с духами и, смочив кончик пальца, потрогала себя за ушами, чуть-чуть. Все-таки не какое-то торжество, простое чаепитие. Нельзя, чтоб слишком пахло. Это так, на всякий случай, если он осмелится обнять ее. Только тогда он почует этот терпкий, дурманящий голову запах. Едва слышный. Чтобы слышать его сильнее, надо прижаться ближе, плотнее, впитать ее всю в себя…
Ирена потрогала щеки — они пылали. Впрочем, ничего, это идет ей.
Никита Михайлович был очень растерян. Конечно, за время войны он отвык от уюта, от женского общества — не на работе, а вот так, в домашней обстановке — и не сразу нашел, что говорить и как вести себя.
Его смущение сковывало Ирену, и она тоже не сразу вошла в роль гостеприимной хозяйки.
Ей очень не хотелось, чтобы он догадался о ее планах, связанных с ним, поэтому она вначале постаралась держаться проще, почти по-товарищески. Болтала о каких-то пустяках, о том, что скоро откроется коммерческий магазин в городе. Это будет безумно дорогой магазин, но зато, говорят, полный всяких товаров. Рассказывала о работе, о начальнике.
Постепенно скованность Никиты Михайловича проходила, он уже поддерживал разговор, уже заметил, как она одета, причесана — об этом говорили его глаза, неотрывно следящие за ней. Было понятно, что и платье, и прическа, и ее разговор — все ему нравится. «Ну что ж, — подумала она, — теперь надо, чтоб ему запомнился этот вечер, чтобы хотелось повторить его. Ни у какой Марьи Тарасовны — Марья Тарасовна была заведующая сельхозотделом, к которой он заходил иногда, — ничего подобного быть не может».
И в какой-то момент, когда он что-то рассказывал, разгоряченный не то рассказом, не то ее близостью — они сидели на оттоманке, листали перед этим альбом, — она вдруг, будто заслушавшись, придвинула к нему лицо, полураскрыв влажные губы…
Он целовал ее робко, не очень умело. И она поняла, что он любит ее и что целовать женщину ему мало привычно. Ирена была и обрадована открытием, и разочарована: значит, и в дальнейшем дирижировать их отношениями предстояло ей. Пока она не жена, это ее мало устраивало: приличнее все-таки, когда мужчина завоевывает женщину, а не наоборот. Но что поделаешь…
Шло совместное совещание райкома партии и исполкома. На повестке был один вопрос: помощь областям, побывавшим в оккупации. Рассматривались возможности поставок им зерна, сена, овощей, техники.
Ирена вела записи по очереди с секретаршей райкома. Материалы заседания отправлялись в обком.
Ирена сидела за небольшим столиком против окна. В какой-то момент она подняла глаза и в стекле, как в зеркале, увидела Никиту Михайловича, он смотрел прямо на нее. Она так и застыла с карандашом в руках. И он, видно, забыл обо всем на свете, потому что не сразу услышал, что к нему обращаются.
— Никита Михайлович, вам слово, — второй раз повторил председатель.
Ирена услышала, вздрогнула, уткнулась в свой блокнот. Боже, а если бы кто увидел эту немую сцену! Нет, так нельзя, мы не дети. В нашем возрасте это… смешно, несерьезно. Подумать только, он забыл, что ему выступать.
А он по-прежнему стоял и молчал. Она повернулась к нему — не в стекле, к живому, и увидела, что он стоит бледный и с трудом пытается овладеть собой. Дорогой мой, родной, ну разве же так можно, я же — вот она, тут, никуда от тебя не денусь. Честное слово, как ребенок.
Когда он заговорил, она не сразу вникла в его слова. Потом стала вслушиваться. И ее больно кольнуло, что он говорил… об Орловщине. Доказывал, что их району, невзирая на указания обкома, важнее помочь именно Орловской области. Она пострадала не меньше других, но Шабанино у них в долгу: Орловский завод сельхозмашин перед самой войной отгрузил сюда, в район, несколько платформ сеялок, триеров, жаток, за которые Шабанино полностью так и не успело рассчитаться. Вряд ли у завода сохранилась какая-либо документация, а вот в Шабанинском райфинотделе она сохранилась. И то, что район поможет теперь Орловщине, — это будет даже не шефство, а честный возврат долгов.