Постанывая от жалости и в то же время едва удерживаясь от смеха, Михаил вытащил жало пчелы из ее бедного носика и прикрыл его прохладным лепестком шиповника, предварительно послюнив, чтоб он держался.
— На кого я теперь буду похожа? — плакала Тайка. — Все со смеху лопнут. — У нее текли слезы.
Он так долго не мог успокоить ее, что начал даже досадовать.
— Ты как маленькая, честное слово. На один день красоту испортила и ревешь. А как же на фронте? Там не пчелы жалят — пули. И, между прочим, девушек тоже.
У Тайки сразу высохли слезы. Она перестала щупать свой нос.
— Правда твоя. Я просто дура. — Помолчала, подумала, потом спросила, советуясь: — Я слышала, в областном городе курсы медсестер открываются. Может, мне пойти туда? Вдруг на фронте вместе с тобой окажемся. Помнишь, как в фильме «Подруги»?
Он не сразу и очень серьезно ответил:
— Ты хочешь балериной быть, а на войне всякое бывает. Вы на фабрике белье для бойцов шьете, это важное дело, это тоже помощь фронту.
Тайка помолчала еще, а потом, отвернувшись, спросила:
— Вот ты сказал «красоту на один день испортила». А разве я красивая? — и, не поворачивая головы, покосилась на него.
Ну что ты будешь делать с этой девчонкой! Михаил встал перед ней, взял за плечи, всмотрелся.
— Я считаю, что с этим розовым лепестком на носу ты похожа на персидскую царевну.
— Да ну тебя! — она толкнула его в грудь, так что он от неожиданности покачнулся, и помчалась, легкая, быстроногая, прочь от него.
— Пришла бы ты к нам в гости, — по дороге домой предложил он. — Мама была бы рада.
— Может, я ей совсем не понравлюсь.
— Еще чего, — искренне удивился Михаил. — Чтоб ты да не понравилась? И, по-моему, она к тебе с детства хорошо относилась.
— Относилась, потому что я была никто. А как узнает о нас с тобой, тогда может совсем по-другому заотноситься.
— Ерунда. Обязательно приходи. Я сам все скажу.
— Ну если… на день рождения.
— Можно на день рождения.
— Твоя мама каких больше любит — светлых или черных?
— А если светлых — перекрасишься? — поинтересовался Михаил.
— Не перекрашусь, но… можно надеть что-нибудь посветлее, чтобы общее впечатление. Вообще, как ты думаешь, лучше в платье прийти или в кофте с юбкой?
Она явно робела и явно хотела понравиться матери.
— Не думай ты ни о чем. Ты ей в любом наряде понравишься, хоть в ватнике.
— Скажешь тоже. А вообще-то, лето еще, а нам выдали ватники. Я не взяла. Такое уродство.
— Лету скоро конец. Видела, сколько на шиповнике ягод?
— Из этих ягод можно варенье варить, — задумчиво сказала Тайка.
— А пчелы?
— Пчелы? Да, кстати, у тебя есть книга «Красное и черное»?
— Есть, но почему «кстати»? — засмеялся Михаил.
Тайка задумалась.
— Почему? А вот почему. Ты когда сказал «пчелы», я сразу вспомнила цветок — розовый, а в нем темное — пчелу. Красное и черное.
Он понял, что она думает о подарке к его дню рождения. И, чтоб не затруднять ее поисками, зная, что в книжном магазине есть однотомник Пушкина, бросил через несколько шагов:
— Стендаль у меня есть, хорошо бы Пушкина достать.
И подумать не мог он, что наделал этими словами. Да и кто может предугадать, что не только наши поступки, а всего-навсего брошенные вскользь слова могут оказаться роковыми.
— Так тебе Пушкин нравится? — заинтересовалась Тайка. — Учтем.
Тайка была в общежитии, собиралась на фабрику, когда услышала топот шагающей колонны. В одной сорочке она выглянула в окно, и что-то ее насторожило. Что — она не могла бы сказать. Но тревога не отпускала. Она вглядывалась в черную движущуюся массу до тех пор, пока в серых сумерках не разглядела форму, — это была форма летного училища.
Моросил дождь, и курсанты шли наклонив головы, и только одно лицо белело, поднятое к окнам. Тайка вглядывалась изо всех сил и хоть ничего не могла разглядеть, но по дрожи, которая охватила ее, поняла, что это Михаил.
Подруги торопили ее, дергали за рубашку, а она, все больше волнуясь, смотрела и смотрела вслед колонне, и когда та свернула в сторону вокзала — все поняла.
Она заметалась по комнате, натянула кое-как юбку, забыв о блузке, накинула на плечи чей-то макинтош и выскочила за дверь.