Тогда он стал смешно хвататься за сердце и воздевать руки к небу — опера, да и только. Ирена едва удерживалась от смеха. Пожилой Ромео под окном… не слишком юной Джульетты. Браво!
Так прошло, наверно, не меньше получаса. Потом Ирена испугалась, что он и в самом деле замерзнет, простудится. Какая тогда свадьба? И она с суровым видом задернула занавеску, дунула на фитилек и легла в постель, отвернувшись к стене.
Минут через десять она не выдержала, выглянула и увидела, что он, неуклюже выбираясь из сугроба, уходит. Сейчас свернет за угол, а там через забор… Интересно бы поглядеть на это зрелище. Солидный мужчина, с положением, и, как хулиган какой, лезет в чужой сад. Только хулиганы — за яблоками, а он… у-у, лакомка. Не может подождать. Она лежала и улыбалась. Правильно, что не сдалась, это еще больше привяжет его к ней. «Умница, Ирена», — похвалила она себя и уснула.
А на другой день он не позвонил. Впервые. Ирена испугалась, что он все-таки заболел, простудился. А может, что-нибудь с ногой случилось, когда лез через забор. Потом ей пришло в голову, что он обиделся, ведь все-таки они не мальчик и девочка, чтобы в игры играть. Нужно было его впустить, вразумить и выпустить, корила себя Ирена. Да и оставить можно было, ничего страшного. А теперь он может расценить ее поступок как жестокость: он столько простоял в снегу, дважды лез через забор. Наверняка Августу припомнил: мол, ее тоже не пожалела, выгнала…
Он не звонил всю первую половину дня. Ирена боялась выйти из комнаты даже на пять минут. Не позвонил он и после обеда.
Уже перед уходом домой она не выдержала, позвонила сама. Постаралась придать голосу как можно больше тепла и озабоченности:
— Никита Михайлович, у вас что-нибудь случилось?
— Случилось, — бесцветным голосом сказал он.
— Что-нибудь серьезное? — у Ирены неприятно защемило в груди.
— Да. Я зайду сегодня к вам домой.
— Конечно, жду.
Ирена в растерянности повесила трубку. Что же могло случиться? Служебные отношения у него со всеми нормальные. Значит, вряд ли что-то особенно серьезное с этой стороны. Может быть, умер кто-нибудь из родственников? У него здесь не то троюродная сестра, не то племянница двоюродная — он и сам толком не знал, если не шутил. Но при чем тут Ирена? Нет, наверное, это все-таки последствия ночной «операции». Ох, скорее бы все кончилось: все-таки любовница — это не жена.
У Ирены с самого утра все не ладилось, все валилось из рук. Как в ожидании какой-то беды. Проснулась очень рано. Собственно, она и не спала по-настоящему после ухода Никиты Михайловича, дремала… Нервы были возбуждены. Не было еще и пяти, когда она явственно услышала, что где-то рядом плачет ребенок. Совсем грудной: «Уааа, уааа». Такой плач любят передразнивать мальчишки. Ирена подумала, не балуется ли где-нибудь тут опять Никита Михайлович. Но не мог же он так глупо шутить, а главное, плач был настолько горьким, что ясно было — настоящий. Она лежала, вслушиваясь, пытаясь понять, откуда плач, не в саду же у нее, в самом деле. А плач вдруг стал словно таять, тише, тише, и скоро его не стало слышно, одна тишина.
Присниться это не могло: она уже окончательно проснулась и даже на часы посмотрела, зажгла спичку. И оттого, что этому не было объяснения, в голову полезли всякие мысли.
Но что же все-таки стряслось у Никиты Михайловича? Теперь все, что касалось его, касалось и ее.
Было уже десятое января. Четырнадцатого они собирались в загс.
Никита Михайлович пришел неожиданно, она даже не готова была, не причесана как следует, в фартуке. Но вряд ли он заметил что, да и она забыла обо всем на свете, когда увидела его: он был неузнаваем. Куда делся его обычный спокойный вид? Глаза безостановочно блуждали, губы подергивались какой-то косой беглой усмешкой, совсем не свойственной ему. Речь была сбивчива, тороплива…
Все началось с дочки двоюродной сестры. Она ездила к мужу в госпиталь, в Грузию. Вернулась вчера поздно, зашла к нему, а его не было, он в это время… Там, в Грузии, племянница встретила знакомую, и та сказала, что видела Таню. Совсем недавно. Она сама орловская, ездила туда к матери. С Таней она мало знакома и не знала, что ее считали погибшей, она с ней не разговаривала, просто видела на улице и ничего не спросила. Ведь если правда Таня осталась жива, то, может, тогда жива и Света. Тогда ей уже двенадцать лет. Но это, конечно, какая-то ошибка. Он сам был, лично был у своего дома. Видел развалины, спрашивал у соседей, и ему сказали, что никто не спасся, потому что бомбили ночью, когда все спали. Он был в городе не один раз. Ходил, расспрашивал. Ведь кто-нибудь бы да знал… Нет, конечно, это ошибка. Как однажды он сам ошибся, принял чужого человека за старого друга.