Пришла Васса. Она заходила и прежде, но в этот раз, жалостно вглядываясь в Ирену, она не выдержала:
— Ну что вы уж так-то. Не один он, сын ваш. Мой тоже там остался, миллионы там остались…
— Так если бы он как миллионы, — сказала Ирена. — Если бы он как все, а не так… Я уже ждала…
— Это уж как кому положено. Мы с вами тоже не вечные, тоже помрем. А пока живы — жить надо.
— А зачем? Зачем жить-то? Кому я теперь нужна? — и впервые у Ирены полились слезы.
Они текли не час, не два — несколько дней, как будто она истекала слезами.
С этой поры она стала быстро поправляться.
Ирена работала уполномоченной по поставкам сельхозпродукции государству.
В одну из командировок ей пришлось ехать в село Потанино. Ехала она на попутной подводе, которая везла товары в сельмаг, и возница, словоохотливый мужчина лет семидесяти, в разговоре упомянул деревню Трусково. Ирене название деревни показалось знакомым, она стала рыться в памяти, и вдруг вспомнилась та женщина, что еще в сорок четвертом году приходила к ней в исполком с просьбой устроить в детдом внука и рассказывала, как привязывает малыша к ножке стола. Ирена тогда обещала помочь устроить ребенка и, кажется, звонила куда-то — в райздрав, что ли, но ничего не вышло. Интересно, жив ли ребенок, если жив, что с ним стало, какой он. Сейчас ему уже, должно быть, лет семь.
— В Трусково женщина есть… то есть была, не помню ее имя. Дочка у нее еще в сорок четвертом родила и сбежала из дома.
— Это кто же? — задумался возница.
— Кажется, она дочку Любкой называла. Да, вот что: она говорила, что от какого-то фронтовика она родила и что там сразу трое родили от него.
— А-а, — беззлобно рассмеялся возница. — Это про Клавдею вы. А Любка точно — дочка ейная. И мальчонка есть. Петькой зовут. По деревне еще двое его братиков бегают. Все — вылитый Колька. Ух он, едри его за ногу, — вроде как с одобрением покрутил возница головой.
— А сам-то этот Колька-фронтовик вернулся?
— Нет, не вернулся, в Японии погиб, А они вот бегают. Живут, стало быть, вместо него.
Простые слова старика словно ударили Ирену по сердцу: а ведь где-то живет вместо Жени его сын. Тоже бегает, играет…
Детям все равно, как они появились, — они появляются зачастую вопреки обстоятельствам, вопреки разуму и желанию людей, нежданно, непрошенно — все равно как, лишь бы явиться, не остаться там, за гранью живого.
После этой командировки Ирена впервые задумалась о внуке, мысли о нем часто стали приходить ей в голову.
Все-таки он, конечно же, сын Жени. Не может быть, чтобы он был чужой ему мальчик. Не тот у Августы характер, чтобы прийти в дом к матери Жени, если это был не его ребенок. Она ведь гордая: стоит только вспомнить, как она пришла тогда. Была вся испуганная, вся в ожидании, как ее встретит мать Жени, мать ее мужа. А Ирена повела себя тогда как настоящая дура, как матерая базарная торговка: стала орать, рукой на дверь… И Августа ни звука не проронила. Это точно, это она хорошо помнит — ни единого звука. Сначала вроде как обомлела, а потом опомнилась, встала и пошла. А ведь она была женой Жени, имела право остаться здесь в доме. Тем более с фронта. Тем более ей рожать скоро было. Конечно, это был ребенок Жени. Не могла она прийти просто так. Да и Женя не мог погибнуть, не оставив после себя ничего. Природа мудра. Она толкнула его к Августе. Люди глупы, люди бездумны, а природа заботится о них, чтоб не вымер род человеческий. Августа… нет, не такая она, как вообразила себе тогда Ирена. Грязная была — да, потная, пыльная, в заскорузлой шинели. Еще бы не быть грязной, пыльной, потной — ехала не с курорта, с окопов. И как ехала? Наверняка в товарных теплушках. Это с ее животом! В кирзовых сапогах, в которых, наверное, сопрели ноги. Не чаяла, наверное, как наконец скинет их, мечтала отмыться, освободиться от шинели, от этих проклятых сапог. А она ей на дверь… Как собаке. Господи, прости и помилуй. О чем же она тогда думала? Ни о чем не думала. Нет, думала. Думала, как приманить себе мужчину. До беременной ли ей было. До внука ли! Боже, боже, помяни царя Давида и всю кротость его, — ведь она не Августу выгнала — внука своего.
А теперь вот одна на всем белом свете. Никому не нужна. Никому! Как дальше жить? Что делать? Попробовать написать Августе? Нет, Августа не простит. Не за себя, так за сына не простит.
А мальчик, наверное, похож на Женю. Даже если сейчас и не похож, все равно потом где-то в чем-то скажется. Вот она сама, Ирена, вроде бы ничуть не похожа на мать, а недавно поймала себя на том, что материнским жестом потерла затылок. Как и у матери, стало побаливать, не где-нибудь, а именно в этом месте.